Юрий Лифшиц: Европейская поэзия. Избранные переводы

Они с усталыми устами
и непорочною душой,
но (словно о грехе) мечтами
истомлены их сны порой.

Почти похожи друг на друга
в саду всевышнего Отца,
как паузы надмирной фуги,
звучат в гармонии Творца.

Но стоит им, как птицам, взвиться —
проснется ветер в тот же миг,
как будто Бог, шурша страницей,
ведет зиждительной десницей
по строчкам темной Книги книг.

Запоем я читал. Почти с утра
за окнами лил дождь, как из ведра.
Но, в книгу погружен, я не слыхал,
что воет шквал.

Я лица видел на страницах книги,
темневшие от мысли, а меж строк
остановился времени поток. —
И вдруг распались книжные интриги
и стал ясней тяжеловесный слог,
и вышло: вечер, вечер – в каждом миге.

Я все еще читал, но строк вериги
уже рвались, задолго до финала,
а с них слова слетали как попало…
Я знал, что свет небесный небывало
над садом засверкал, поскольку в срок,
наверное, светило засияло.

И все же – летний сумрак, ночь, итог:
расходятся собравшиеся вместе;
шоссе, народ, прогулки честь по чести;
еще слышны неслыханные вести,
но их набрать едва ли можно впрок.

И если взгляд от книги отвожу я,
то возникает все из ничего.
И внутренне, и внешне существуя,
не ведает предела естество;
когда, в него проникнув не вслепую,
я все увижу зрением глубинным
и приспособленным к простым махинам, —
тогда земля охватит целиком
небесный свод своим ультрамарином,
где новая звезда – последний дом.

Господь на землю шлет Певцов,
веселья и тоски творцов,
чтоб людям растревожить грудь
и к небесам их повернуть.

И первый, с лирой золотой
и юной пылкою душой,
шел через лес и через плес,
даруя смертным песни грез.

Второй, с густою бородой,
на рынках пел перед толпой
и мощной песнею своей
он потрясал сердца людей.

А третий, старый и седой,
пел в церкви, мрачной и пустой,
когда раскаяньем дышал
органа золотой хорал.

И спорил, слыша их, народ:
кто лучше из троих поет:
от их мелодий и канцон
сердца звучат не в унисон.

«Нет лучших, – молвил Бог в ответ. —
Ни в чем меж них различий нет.
Дан каждому талант творца:
учить, крепить, пленять сердца.

Певцы – трезвучье высших сил,
и тот, кто слух свой изощрил,
услышит в них не разнобой,
но глас гармонии самой».

Гасну я, Египет, гасну,
вянет жизни краснотал,
тени мрачные Плутона
ветер по́д вечер нагнал.
Обними, Царица, друга,
полно плакать надо мной:
я открою тайны сердца
лишь тебе, тебе одной.

Хоть ослабли ветераны
и поник орла значок,
и щепой галер усыпан
мрачный Акция песок;
хоть блестящей нету свиты
внять желанью моему, —
я как римлянин погибну,
триумвиром смерть приму.

Присным Цезаря ль глумиться
надо львом, что низко пал?
Не враги его прикончат, —
сам вонзит в себя кинжал.
На груди твоей лежащий
нынче славы не кумир;
опьянен твоею лаской,
я отверг безумный мир.

Пусть меня толпа плебеев
проклинает, как врага,
пусть Октавия вдовою
плачет подле очага, —
ты скажи ей: знают боги
и пророчат алтари,
что из нашей с нею крови
вскоре вырастут цари.

Ты же на меня, колдунья,
смотришь звездами очей,
освещая путь стигийский
мне улыбкою своей.
Пусть на Цезаре корона,
лавры на челе его,
мне твоя любовь дороже,
чем триумф и торжество.

Гасну я, Египет, гасну…
Но раздался клич врагов.
Здесь они! Оружье к бою!
Я к сражению готов.
Но уже мой дух не в силах
ликовать среди армад…
Рим, прощай! Прощай, царица!
Боги пусть тебя хранят!