Таёжный Волк - Босяцкие баллады

Вся вита прошла в майданах,
и жертвами его стали пешки,
но раз его завели в кайданах,
в зоне дальней ждали решки.

На нарах долго воряга сидел,
молча пайку хавал он годами;
в карцерах много горя видел,
да на него шли менты рогами…

Вышел со звонком из качухи
со старым картузом на главе;
не имеет вагант даже лачуги,
а в кишенях своих нема лаве.

Вот оказался в родном граде,
где не шлындал с давних пор;
он остался на верной страде,
не сломан вовсе честный вор.

Мусора не раскололи вихера,
да не замазан душой и телом;
не изменил он в себе нихера
да не завязал со своим делом.

Он снова по вокзалу шканает,
за шпаком пасут его шнифта;
в ширме лоха тайно шмонает,
сармак ищет в скуле клифта…

Крови ручей из под лепня бежит,
звон гитары нишкнул в шалмане:
на полу замертво уркаган лежит,
лежит плашмя с пулей в калгане…

Руцами шахи его пришило кодло,
хоче николи не застали во траде:
сице вора честного урыли подло:
времена лихие настали во граде…

Снова стоит шнифер за вратами,
оставил за дорсом хаты и фанзу:
много лет он провёл за гратами:
вечно сажали его гады на ранзу.

Наконец сбросил со плеча кладь,
что сроком он носил в темницах;
с годами поседела уркача владь,
но пламя не померкла в зеницах…

На воле хазовки лохменов гимал,
медведей потрошил он в нагарах;
за скоки в тюряге надолго кимал,
катушки до конца мотал на нарах.

Не кенал давно во штаце родной
и старых кентов шоблы не видал;
вспомнил сразу о таверне одной,
но жульмана там никто не жидал…

Он направился в сторону кабака,
шаркнули по ступеням его спаги;
все там гужевали в дыму табака,
а в катране шпана метала шпаги.

Своих керинов он очами шеркал,
но знакомых лиц не сыскал там;
никто на вора старого не зеркал,
и внутри доминал сплошной гам…

Тишком один семенил за вором,
лампа осветила во шляпе стину;
не встретил его бродяга взором,
а галка шавки смотрела в спину.

Сбили скоро пули стаканов врах,
коли вальтер того гонца смолил;
в затылок его воткнул один грах,
с голком на пол жиганца свалил…

Слыл он фартовым пацаном,
кого легко приняли в шарагу;
хлыл он ганевским кацаном,
и урки своим считали салагу.

На шнифах испытал вентуру,
с капелой он бегал по хатам;
за кражи попадал в ментуру,
но не рыгнул лишнего гадам…

Раз кентами на дело пошли,
подыбали по набою фазана;
без гамона в малину вошли,
лаче помыли ланцы сазана.

Затем они укатили с хутора,
шометом свалили на тачке;
в манзели дуванили бутора,
а реста затырили в заначке.

Но таче сявка киданул шару,
с барыгой устроил он макли:
с котла гнида вертанул сару,
за фишки замарал он пакли.

Рачил витать гусем пухлым,
восе тайком ограбил шайку;
сице стал он вором тухлым,
позабыл с кем ломал пайку.

С марухой он решил удрать,
но салом пятки не смазали:
вскоре гада пришли убрать,
цветные лапы ему связали.

Мусора смели его с чардом:
захезали шмотки да фанзы;
затем загнали его в нардом,
ждали там шкодника ранзы…

Надел он да клеймо духаря,
разначил метлу без отказа;
но не пойти суке на сухаря,
повидает вилы без отмаза!

Воры ксиву послали в кичу:
ждут в кишлаке его босяки:
на тряпки ему порвут гычу,
спросят в натуре за косяки…

Снова к стене прижали суки,
в кандалы мне сковали руки;
снова кранты вышли уркану:
осе ментами принят на бану…
По делам сторицей раскован
да в кишлак норице засован;
нема хоть базаров на шанец,
а ломается, блядь, червонец!

Снова загремел я в запретку
да вершаю на небо в клетку;
снова хата заперта на засов,
слышу гам конвойных псов…
Ведут гады шмоне и допрос,
байду и понты гонит барбос;
по новой таранят под венец,
и припаян, блядь, червонец!

Мне состряпали два талмута,
и отмазов нема ни от хомута:
на семь годков влеплен срок,
и трёшник нацеплен за скок…
На хате жду нынче автозека:
этапом на кичу погонят зека;
видно там и прикатит конец,
ведь на ушах, бля, червонец!