Михаил Квадратов: Тени брошенных вещей

пассажиры, багажные звери и моряки
вам мигают зелёные донные огоньки
это зыбкие рыбы светят глазами со дна
пельматохромис крибензис, его молодая жена
им бы туда, где кивают портреты на стенах кают
с ними просились соседи, но ходу наверх не дают
там насос паровой и рупоры верхней плавучей земли
там поют, но морские на баржу попасть не смогли
плачут дети холодной подводной страны
говорят — никому не нужны

Я пленная оранжевая рыба
Без чешуи.
Паршивому коту скормить давно могли бы —
Да всё твои

Гаданья по моим ночным повадкам,
По цвету глаз.
Опять гадала, и опять разгадка
Не назвалась.

Не назвалась — и прочь, плыви — свобода.
Ни там, ни тут.
Стоит невероятная погода.
Подземный пруд.

Придумали, что ручкой на листах бумажных
мы будем что-то в домике за городом писать.
У озера такая благодать,
и многое неважно.

Здесь поутру рыбак из просветленных
швыряет в озеро зеркальные шары,
готовит сладкий вар для сумеречных рыб
и жарко дышит на личинок пленных —

железом ранит их и тоже вдаль бросает.
Они висят — ни живы, ни мертвы
среди утопленной травы.
Вот здесь мы поселились где-то в мае,

но нас теперь уж нет, мы не того хотели —
гляди: на дне деревья, а на небе дым,
и шевелятся клейстером живым
неназванные рукописи в съеденном портфеле.

Мыльным пивом юность выдохлась,
столик липок, карлики задули свет.
Только заманили — приглашают к выходу,
выхода нет.

Что ж это такое — колдовство унылое,
спиздили надкусанный пирожок.
Как-то жизнь по трубочке хлорвиниловой
вытекает вбок.

скажи, дядя саша, что же будет, скажи
гляди — небо опять крошится, сыплется за гаражи
опять сверху пикируют радужные стружки
в контейнере сидят неведомы игрушки
моргают, корчатся, свистят i luv u
старушки причитают, закрыли окошки
дворник выметает небесные крошки
(ему всё по хую)

дядя, приглядись, на шууданской марке
наш ненастоящий персонаж
гонит перелётный экипаж,
притворяется, что нам везёт подарки:
шкварки, колбасу без соли, профитроли;
но попал в плохую полосу —
и его свирепый маугли заколет
понарошку в сумрачном лесу

Алёша выписал большую проститутку
с утра забросил труд и упражненья
бледнеет, вожделеет и сопит
ну, как же, как же, как же, как же будет
сопит, но не показывает виду, что боится
не унывай, крепись, мой друг, крепись
ведь жизнь потом ещё не то покажет

вот, например, всю ночь гудит под полом
пустой подземный госпитальный вал
и там Алёша тоже не бывал

ненужные и нежные нетопыри
летят на юг
какое там прощанье, и не говори
любезный друг

простуженный октябрь шагает по стране
плохой ходок
в тяжёлых сапогах, расколотом пенсне
он одинок

он к вечеру дойдёт, найдёт себе приют
в гостях зимы
они нас помнят там, они почти не пьют
и мы, и мы

неугомонный старик
серой щекою чует бороздки на деревянном прикладе
сколько пропилов — столько когда-то попал
выстрел удачный — отметина, выстрел — отметина
ночью лежит вспоминает похоже
ближе к утру каждую трогает скрюченным пальцем
вон вон до тех дотянулся сухим языком
эту украдкой целует
но слаб…
раньше ножом прорубал древесину под лаком легко аккуратно
быстро под нужным углом в два приёма
а вот последнюю ногтем старался проделать
скрёб задыхался целую ночь — не процарапал —
не видно отметину…
ствол всё равно уверенно смотрит
в завтрашний мир

по люберецкому рынку
бродит дедушка-негодяй
носит живые картинки
(там есть про меня и тебя)
и карточку неживую
(в ней тоже чего-то про нас)
мусолит их тасует
да и уронит в грязь