Михаил Квадратов - Царствуй детка не серчай. Стихи

заставляли остаться живым: чтобы наверняка —
рисовали усталое солнце, другие предметы;
выкликали, искали, хотели оставить пометы
в специальных разделах спасительного дневника,
запереть от судьбы в кипарисовом теле ларца —
ты теперь пассажиром в дежурном бумажном вагоне,
и тебя, может быть, может быть, до утра не догонят
бытовые убийцы и девушки в белых венцах

Когда из города уходит супрематист чернил и праха,
гудит пустая черепаха, послушна ветру и погоде,
в песке, осоке.
Ещё на дровяном сарае кивает жаба икряная.
Но прочим пофиг.

Долги раздать, проститься с Ними,
сменить район, эпоху, имя,
порвать связующую нить,
соседям сверху подарить
четыре пары хромосом —
меланхолическим котом,
в конечном счёте, обернуться
вблизи неведомого блюдца
и с продолжением — потом.

створы чёрные запахнуты
хлад и спуд
под землёй кроты и мамонты
не уснут.
жаркими ушами голыми
шевелят
шепчут тайное весёлое
невпопад.
створы чёрные распахнуты
на три дня
под землёй кроты и мамонты
ждут меня

лопнул стакан голубого стекла
воют осколки над головою
веточкой чайной, мёртвой пчелою
в небе запутался аэроплан.
эй, авиатор, это — война
бьются мои флора и фауна
за каланчовкой — чёрная рана
фанни каплан воскрешена!

болтай дурачок говори
вон императрица мари
вертится в розовом облаке
в золотистом гамаке.
внизу благодарно орёт
её перочинный народ
она любит когда почести
бросает вниз конфетти.
пружинный кентавр заводской
болеет любовной тоской
но он не запрыгнет в облако
нет наверняка

Маша, Маша, мать твою, не пускала б более
Пароходик по ручью чёрной меланхолии.
Там на палубе обед, с кренделями полочка,
Мой лирический портрет, а во лбу иголочка.

1. позабудь что в переходе нашептали кот и кит
сорок лет сопи на печке
перекладывай словечки
ты не слушай как карлушей будешь пытан и убит.
кошки серы кошки белы царствуй детка не серчай
спи на тёплом ложементе
пусть звенит на киноленте
бодрийара пифагора переехавший трамвай

2. а у платформы лося
вечером кто-то вещий
имя твоё скрежещет
но ничего не бойся
ведь из последней силы
зорко следят за нами
божии крокодилы
розовыми глазами

Верти, накручивай словес тугую вязь;
Щелчок — из рук летит пластмассовый стаканчик.
Я маленький звонарь, я оловянный мальчик,
Я жив, пока строка не порвалась.
…Когда просыплется песчаная строка,
В последнем приступе забьётся колокольчик,
Проступит на песке твоя личина волчья.
Отец, я оживу в твоих черновиках.

Гудят ночные небеса: злодей злословит и змеится.
Не спит прекрасная девица, боится…
Скоро три часа…
…Но утром! погляди с балкона: велик, прекрасен и нелеп
Уже парит на небе Феб, ловец унылого Пифона;
Звенит весёлою стрелой — змея летит на дно колодца —
А бог кивает головой и заразительно смеётся.

Лети, не упусти губительный нектар —
Горящий мёд в гудящих горних цветоложах,
Мы будем веселы, мы станем звонкокожи,
Пускай пожарищем закончится пожар,
Пускай опять бубнит бессмысленный креол:
“Есть Книга Слов — и на двенадцатой странице
Стальные лепестки небесной медуницы
Разят безумных пчёл!”

Я последний осенний прохожий, а тут
Только жёлтые листья по лужам плывут.
Эти лужи — без дна, этот город — китай,
Ты последние сводки ночные читай —
Им положено быть где-то в области сердца.

Не разгадывай ночь — не читая, уйду.
Утром листья-галеры замёрзнут во льду,
И гребцы на галерах, конечно, умрут —
Так всегда умирают рабы поутру,
Если некуда плыть, если некуда деться.

Засыпает летний сад, только ангелы не спят.
Страшны, страшны, где трава арамейские слова.
Точат пилы, топоры, погодите до поры
Торопливые цветы. Берегись. Не спи и ты.