Михаил Квадратов - Тени брошенных вещей

Писатель, ровно обстрогав,
волшебный карандаш слюнит.
Рисует дом. Описывает быт.
Придумывает нож. Придумывает шкаф —
распахивает дверцу верною рукой,
и персонаж, неведомо какой,
его оттуда ножиком разит.
Всё кончено.

соседке
выдали букварь забыванья
она старалась
уже не помнит что Наша Маша мала
что Норы сыры
за год прошла почти все слова
забывает буквы
ну да

ангел ангел парамон
поселковый мальчик
ангел видит вещий сон
что с ним будет дальше
под артековский напев
октябрёнком робким
унесёт паншерский лев
в цинковой коробке
или выстрелит в живот
бывший участковый
или может доживёт
до всего плохого

дитя, досадуя, топтало
старинную конфетную жестянку
жестокое — что для него чужая память
на крышечке теперь не разобрать —
был в верхней трети нарисован ангел
внизу — собачки, берта и гаруда
застава, трюфельный завод
народ и воля

ночами пожилой подросток
скребётся в чёрное стекло
передающего прибора
ага мелькнуло всё готово
окно каретка цукенголд
— ну бабушка я всё доел
во сколько можно погулять —
но зависают сообщенья

михаил евгеньевич не боится быть вечером дома,
не боится, что его запутают мешковиною
и под пол затащат в каменную спальню гномы —
ведь он дома не один, а со своими котовинами —
котовины и не таких недотыкомок брали,
и он кормит их, чтобы они всегда это делали,
и поэтому ходит озвучивать разных демонов
за разумные деньги в кукольном спектакле

розовое яблоко упало
закатилось тихо под лавочку морвокзала
сквозняком понесло потом фруктовый скелетик
но где-то лет через двадцать, видимо, этим летом
а меня с того вокзала возили
пассажирские поезда, подержанные автомобили
скоростные трамваи (собака) самолёты резервных отрядов
теплоходы практически нет, и не надо

в неуказанной стране
на заснеженной стерне
тихо ропщут зверокошки
и на кухнях понемножку
бродят призраки борщей
тени брошенных вещей
вяло ноют под скамьёю
смысла ищем всей семьёю
жжётся правильный глагол
я искал, но не нашёл

может, здесь скребутся бесы
за каким-то интересом
— что такое, кто такой?
это ветер над рекой
воет, веет, веселится
гладит пальцы, кольца, лица
у посёлка тыловой
пристань чёрная дымится
— ты откуда, человек?
— мама, родина, артек
нет возврата никуда
только лёгкая вода
льётся с севера сюда
шелестит по красной глине
видно, мы с тобой на льдине
уплываем навсегда

Нелепа и бессмысленна вода,
Когда четыре огонька горят в едином теле:
Они измучились, друг другу надоели,
И так всегда.

Как будто снится некий общий друг —
Горит себе карбидом в мёрзлой луже —
Он умер, он напился, он простужен,
Не оторвёт примёрзших рук.

Эти убили его стори-билдера, его стори-теллера.
Он сидит в шалаше в лесопарке, наверное, где-то на севере,
На него навалился последний тяжкий сюжет,
Да и сюжета, пожалуй, теперь уже нет.

Вот он радирует: «Дайте мне новую вводную,
Кеды промокли, куртка пропала, погода негодная».
Ему же в ответ играет радио «Вольная Чеганда»
Из-подо льда.

Шепчет: «Ну как же не хочется волоком, волоком.
Вот бы погреться, пока не пришли сюда эти, со щёлоком,
Штатные переводчики на языки мертвецов.
И вообще я как-то не очень готов».

Он до сих пор не поймёт, снимать или нет наблюдение,
Всё или нет в этом мире — небесное пение.
Снова бормочет: «Приём, раз, два, три, приём».
Завтра его позывной такой же — Велес-Анубис-Ом.

всего довольно на просторе
и стебли полбы, и столбы
и то, что побивает лбы
в неосвещённом коридоре
и то, что топит в диком море
нерукотворные гробы