Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

Вспомню я под дудочку метели
О цветах предгорий и долин.
Лель – Снегурочке, а мне под стать Емеля [139],
Переждать на печке зимний сплин.

Помечтать о счастье и о щуке,
И своим хотеньям волю дать,
Душу греть огнём мечты, а руки
Вязью зимних строчек согревать.

Кстати, в холодильнике «Саратов»
У меня уже та щука есть.
И в одном желании мне вряд ли
Сможет отказать она – поесть.

Из окна смотрю: метель косая
Заметает тёмные места.
День, как тень гравюры Хокусáя [140],
Начинаю с белого листа… [141]

«Жил певчий дрозд» по имени Евгений,
Любил он Францию, Пиаф и этот мир.
В общении он был весёлый гений,
В любой «тусовке» – пересмешник и кумир.

Любил пародии иронию, усмешку.
А в одиночестве был грустен, как Пьеро:
В игре с судьбою выпадала часто «решка»,
В любви и дружбе не единожды – «зеро» [142].

В друзьях-подругах не особо разбирался,
Он проще был, – он просто их любил,
Не ведая, что близко подобрался
К его душе тот, кто потом убил.

Петлёй судьба над ним нависла злая.
Он шёл из церкви, Александром окрылён [143],
И радовался, как дитя, того не зная,
Что был на мýку в этот день благословлён.

Лик Бога был не грозен и не страшен,
Но, будущим страданьем уязвлён,
Молился Он. «Моление о чаше» [144]–
Мольба не об иудах всех времён

И их загубленных за сребреники душах
В смертельном целовании их губ, –
О всех, кто дружбою распят, убит, удушен,
Кто, как ребёнок, был доверчив, хоть не глуп.

«Жил певчий дрозд», но оборвали песню,
Про счастье спеть он так и не успел. –
Вновь гибнет Агнец, завтра чтоб воскреснуть. –
Не нам судить, что за мелодию он спел.

«Жил певчий дрозд» по имени Евгений.
Любил он жизнь и вас, людей, любил.
А чем ты жив теперь, Евгения «злой гений»,
Ты, тот, кто не его, – себя убил?!.

Белый сумрак зимних утр,
Тишины покой и свежесть.
Хризантем увядших грусть
Об ушедшем в сны, о прежнем.

Нарезают мне часы
Искромётные минуты,
Словно ломтик колбасы,
Аппетитных новых суток.

Я купила чýдных книг
Со стихами и фарфором,
Буду черпать радость в них,
Чтобы зиму взять измором.

Пережить, перележать,
Как в берлоге, на диване.
Денег нет, – не избежать
Мне хрущёвкиной «нирваны».

Как кружочки конфетти
Зимней радости минутной,
Снег за окнами летит,
Рвётся в стёкла, в сны и в утро…

Нежеланное дитя, но рождённое,
Страстью-похотью на свет произведённое,
Будешь жить теперь, горе мыкати,
А судьба телегу бед тебе выкатит.

Ах, вы, юноши, ох, вы, девушки,
Пока мал малец, малы бедушки.
От утёночка до лебёдушка
Утечёт воды много вёдрышек.

Не сердись ты, мать, и не злись, отец, –
Вырастать в любви должен мал-малец.
Коль дитя своё не полюбите,
И себя и его злостью сгубите.

А и вырастет без любви сынок,
И придёт сынку полюбить свой срок.
Как любить ему, нелюбимому
С его душенькой пилигримовой?

Он по душам чужим поскитается,
Через женщин с судьбой поквитается.
И покатится дальше клубочек –
Нежеланных сыночков и дочек…

На вóдах мне явлен был крест изо льда.
Быть может, уже он растаял.
И, кажется, день был всё тот же – среда,
И та же хрустальная тайна.

И хочется мне увильнуть от креста,
Уплыть непричастною рыбкой,
И обойти все несчастий места,
И жить со счастливой улыбкой.

Разумней, конечно, принять этот крест.
Он – боль? Он – утрата? – не знаю.
О Чаше молюсь я Тому, Кто воскрес [145].
Судьбу я прошу: не будь злая.

Наверно, я плохо училась вчера,
С трудом пережив все невзгоды.
Опять без работы души вечера
Проходят, и дни, даже годы.

И книга пылится святого труда, –
Забыт мой любимый Макарий [146].
И не было повода глянуть туда,
Чтоб Словом смягчить свою карму [147].