Виктор Топоров: Да здравствует мир без меня! Стихи и переводы

Подвержен выживанью в самых

Немыслимых душевных драмах.

Антисемитский перегиб?..

Резиновый воздушный замок,

Резиновый и надувной,

Скакавший, словно заводной,

Скакавший, выходя из рамок,

Равно со мной и не со мной,

Вдруг лопнул,

Брызгая слюной,

И с мылом

Смыло ваших самок.

Был день рождения в одной

Компании из средне-постных,

Интеллигентно-продувной,

Где дамы голою спиной,

Как водится в предвыходной,

Напоминают нам о веснах,

Не миновавших стороной

В симпатиях молниеносных,

В историях в пять лет длиной,

В охоте на живца, но в блеснах,

Когда не с собственной женой,

Порой довольно-таки сносных

Взаиморогоносцев. Там

Бывал я с женами и сам.

Там были тертые яички

И врач-сексолог за столом.

И все хозяйкины сестрички,

И осетинский астроном.

И Елисейский гастроном,

Куда удобно из публички,

Снабжал их, как бы по привычке,

И ветчиною, и вином,

Тогда как грузди и лисички

Из леса вылезли, а птички

Манили честным чесноком

И прозывались «табаком».

«Мне крылышко вон этой куры»…

Там собрались, однако, дуры,

Хотя не дураки пожрать

И выпить были оба пола:

Стопарик – хвать! огурчик – хвать!

Хвать огуречного рассола!

И на устах одна крамола,

Едва успеют прожевать.

Крамола их с недавних пор,

С назойливостью пьяной бабы,

Хоть вешай в воздухе топор,

Приобрела такой напор

И всесоюзные масштабы,

Что впору в партию хотя бы

Герою нашенских Крестов

И туруханской пересылки

И он вступить в нее готов,

Как джинн, явившись без бутылки.

Того гляди, за пару лет

Отсидки выдадут билет.

Во всяком случае, совет

Такой получен из эфира,

Который, после всех клевет,

Отныне вовсе не задира

И не совсем анахорет.

По случаю худого мира,

Как вызов или же ответ,

Почти соседняя квартира

Давала собственный банкет.

Он отличался, как клозет

От гальюна или сортира,

От вышеназванного пира,

Причем когда погашен свет.

Он отличался, спору нет.

Там Таня стряпала, здесь Ира.

Там был интернационал,

А здесь армянская община,

Там после первой мат стоял,

А здесь до первой матерщина,

И намечалась групповщина,

То бишь групповичок, и там,

И здесь. Я там бывал и сам —

И с женами.

Хотя на Ире

И сам был некогда женат,

Пока не съехала в Наири.

Армяне любят женский зад,

А я люблю игру на лире,

А я, взглянув на дело шире,

Еще не полный ретроград.

Звучал армянский хит-парад,

Перемежаясь «Златоглавой»,

И самогонный аппарат

Плевался чистою отравой.

Я там с какою-то шалавой

Перемигнулся. В уголок

Ее мгновенно уволок

И обрюхатил. Боже правый!

Но по порядку. Третий дом —

И коренной во всей упряжке —

Стоял отнюдь не за углом,

А в отдалении. На Пряжке.

В тот вечер пьянство шло и в нем.

Отсюда выползли армяшки —

И захватили Эрмитаж

Без вспоможенья от Вильгельма,

Ведь основоположник наш

Был вовсе не такая шельма

И звался, гордый человек,

Иосифом. Точь-в-точь, как Бродский.

Но не чуждался юных нег,

Был патриарх предельно плотский

До самой смерти. А ему

Сто стукнуло совсем недавно,

Хоть он давно сошел во тьму,

А омаразмел и подавно.

Но в Эрмитаже и в дому

Он царствовал самодержавно

И злобу лютую к нему

Питали явно и неявно

Его помощник наиглавный,

Его преемник полноправный,

Его питомник православный,

Его наследник богоравный, —

А о невестке благонравной

И полсловечка не шепну —

К чему хулить свою жену

Пусть бывшую.

Ведь ей, бедняжке,

Не пьется без меня на Пряжке

В полночный час, в армянский час.

Увы, безумный Комитас!

В тот вечер ей пилось как раз

С особой сладостью и с мужем

Другим.

Не с тем, что на моей

Жене женат, о чем и тужим

И алименты платим ей, —

На недоскинутых детей, —

А с юношей младым и дюжим

Лет, скажем, тридцати. И ей

Пилось в компании гостей,

Которых позже обнаружим

В четвертом доме. Ибо нам

Случалось с женами и там.

Вопрос «бывать иль не бывать»,

Который Гамлета тревожил,

В моем сознанье тихо ожил

И умер.

Там была кровать

Кавалергардского размера,

Альков, изрытый, как пещера,

Останками замерзших струй.

Там был собачий сабантуй,

И дети с видом пионера,

Очередного кавалера

Встречая, знали: салютуй!

Но – в дом четвертый. Там все те же