Борис Херсонский - Кабы не радуга

Один на слоне, один на коне, один на верблюде.
Каждый ларец с дарами несет под мышкой.
А за царями идут несмысленные люди —
всех их звезда порадует новой вспышкой.

Как вспышкой магния – каким же быть фотоснимку?
Цветным, черно-белым, с зазубринами по краю?
Ангелы с грешниками пляшут по снегу в обнимку.
Звезда, что куст Моисея, горит, не сгорая.

Это три планеты сошлись! – так говорят астрономы.
Это три в одной – мы с этим дивом знакомы!
Это Три в Одном! – так говорят богословы.
Это Три в Одном сотрясают вселенной основы.

Это просто звезда! – думает Приснодева.
Это просто младенец, мой сын лежит на соломе.
Это просто ослик и вол стоят, пригорюнившись, слева.
Это муж мой, Иосиф, мечтает о теплом доме.

О теплом доме, о плотницкой ладной работе,
о сытной пище, о сне ночном непробудном
и о Царице мира, святой Субботе,
приходящей на смену тяжелым, унылым будням.

Ой, на небе глаз хрустален, вписан в треугольник.
А что значит треугольник – знает каждый школьник.
Это Троица святая, звездочка святая!
Ходит дядька по деревне – рожа испитая.
У него в руке бутылка полупустая.
Вдоль протоптанной тропинки снег лежит, не тая.

Ходит ряженый в тулупе мехом наружу.
Спи, Младенец мой прекрасный, твой сон не нарушу.

Ходит ряженый в тулупе со звездой фанерной,
а за ним – в короне Ирод с усмешкою скверной.
А за ними – пастушки и овечки скопом,
три царя, все на верблюдах, каждый с телескопом.
Тут тебе и волк с медведем, тут зайчик с лисою,
тут тебе еврей с козою, тут и смерть с косою.

Тут тебе и кавалеры, царские солдаты.
тут и певчие с колядкой от хаты до хаты.

Дома господарь-хозяин? Знаем, что он дома!
У него гипертония, сахар, глаукома,
куда он из дома выйдет со своим протезом?
Коза грянется о землю, обернется бесом,
и кривой ущербный месяц встанет по-над лесом.

Ходит мальчик с шоколадкой, певчие с колядкой,
а на речке-Иордане лед блестящий, гладкий.

Спи, Младенец мой прекрасный, засыпай, мой сладкий!

Добрый вечер! Добрый вечер! Глаз Господень – вечен.
Жаль, что этот мир не вечен, добрый, щедрый вечер!

Лет тридцать не видел отрывного календаря,
но помню, как бабушка улыбалась, даря
такой на память о канувшем в вечность годе.
Отрываешь тонкий листок – день, прожитый зря,
машинально читаешь что-то на обороте
о Ленине, партии, на худой конец о народе.

Потом он висит, истончаясь, и красные дни
(как выяснилось – от крови), сбиваясь от беготни,
сминаются в кулачке, отправляются в дальние дали…
Пометки по краю – дни рожденья родни,
частично вымершей. Призраки наблюдали,
как мы сводили концы с концами – лишь бы не голодали!

И мы не голодали. На кухне варился обед.
Тогда считалось, что мясо приносит вред.
От него стареешь и умираешь скорее,
чем от картошки с селедкой и овощных котлет.
Также много полезных веществ в салате и сельдерее.
Овощной человек не чета мясному – гораздо добрее.

И если мы не были в детстве слишком добры,
то и нам во дворе доставалось от детворы.
Только звери и птицы обидчикам не отомстили.
Быть может, они затаили обиду на нас – до поры,
когда мы с ними за гробом встретимся, или
их там просто нет, или все же есть – но простили.

Поп готовится к Рождеству. Работник его Балда
сам себе дает шелобаны по лбу. Тренируется парень. Жаль,
голова болит. Зимою нет ничего, кроме ветра, снега и льда.
Все остальное – мираж. К примеру, посмотришь вдаль

и видишь огромный город, а там – заснеженный лес.
Знаешь одно, но видишь другое – наверно, с тоски.
Иллюзия облегчает жизнь. Вокруг замерзшего пруда бес
сам с собою бегает взапуски.

Зимою все одиноки, хоть жмутся друг к другу тесней,
слушают треск в печи, а слышат церковный хор.
Работник Балда зовет поповну и вместе с ней
выходит, накинув тулуп, перекурить во двор.

Русь, ты вся – перекур на морозе. В небе черным-черно,
горит – не сгорает Рождественская звезда.
В промерзшем поле брошенное зерно
давно умерло, но не принесет плода.