Борис Херсонский - Кабы не радуга

на камне прогретом – ящеркою с раздвоенным язычком,
или крабом, неторопливо продвигающимся по дну,
или почти никем – просто лежать ничком,
воображая вышнюю немыслимую страну.

У Царя нет слуг, есть только дети, да Он и сам
недалеко ушел – младенец, смеющийся поутру,
Вот, бежит навстречу Матери по светлеющим небесам,
обнимает ногу Ее, прижимаясь щекой к бедру.

Бесконечны оттенки серого. Бывший цветной пейзаж
выцвел и погрузился в рассветный туман.
Тем и хорош в одесском дворике первый этаж,
что в окно не видны ни небо, ни вечный подъемный кран,
торчащий над долгостроем. Жизнь на уровне глаз
радует больше, чем то, что видит подвыпивший верхолаз.

Взгляд снизу вверх бессмыслен, так же как сверху вниз.
Тем более поздней осенью, тем более в наши года.
Озябший голубь угрюмо топчет карниз.
На стопку тарелок тонкой струйкой течет вода.
В соседней комнате молча светится телеэкран.
Никто не выключит телик и не закрутит кран.

Никто не достроит дома напротив, да и кому
он на хер нужен? Никто не сметет с земли
опавшие листья. Расходятся по одному
пожилые соседи, сидящие на мели.
Кто на службу, кто с кошелкою – в магазин.
Автомобиль на вечном приколе – дорог бензин.

Из меня не получится доктора Фауста. Например,
не хочу ни лета, ни юности, ни тем более шабаша
на Брокене, ни разврата, ни возврата в СССР.
Лучше жить бесцветно, по мелочам греша,
по привычке листая страницы любимых книг,
хоть толку – что им от меня, то и мне от них.

Лежишь на спине, смотришь на сетку трещин
на потолке, представляешь мужчин и женщин,
строения, горы, овец, пасущихся на траве,
в зеленых кронах щебечут какие-то птахи,
но мирную эту картину вмиг разрушают страхи,
враждебные мысли, гнездящиеся в голове.

Бог весть откуда – крики отчаянья или огонь пожара
заполняют воображение. Поверхность земного шара
становится серой, бугристой, безжизненной, стон
последнего существа живого длится и длится.
Перед глазами мелькают чужие лица,
все постепенно меркнет, и ты погружаешься в сон.

Гори, Буратино, в нарисованном очаге!
Во дворе скачет девочка на одной красивой ноге.
Игра называется "классики" – из квадрата в квадрат.
На пальце у девочки брюлик – приблизительно
десять карат.
Потому как папа у девочки – общеизвестный магнат.

А двор огорожен стеной – улицы не видать.
Да и с улицы не заглянуть, можно только камни кидать
или бутылки из-под черниговского пивка.
Девочка увернется – не по годам ловка.
А от пива – неистребимый запах застоявшегося совка.

Короткая юбочка, гольфики, приятно с балкона смотреть,
как прыгает дочка, свищет скакалка, как плеть,
как от брюлика, преломляясь, сверкает лазерный луч.
Охранник из будки выглядывает, как солнышко из-за туч.
В папу три раза стреляли, но он оказался живуч.

В стакане – вискарь, медленно тает лед.
На плоской крыше стоит именной вертолет.
Молодая жена легла в накрахмаленную постель.
В углу двора растет голубая ель.
На крыше напротив снайпер лежит, выбирая цель.

Рабочий день пугает ранней ранью.
Свет понемногу наполняет двор.
Соседи печку топят всякой дрянью,
дым пополам с туманом застит взор.

Зима нехороша в своем зачине.
Хоть снег бы выпал, землю скрыв от глаз.
Тоскливо одинокому мужчине,
и женщина под курткой напряглась.

Сидит, нахохлясь, голубь на балконе,
коротким клювом перья ворошит.
Под дверью жмется черный кот в законе —
упругий, ладно скроен, крепко сшит.

Куда нам до него – покрой ужасен,
и души расползаются по швам,
и штукатурка валится с балясин,
и меркнет мир, обетованный нам.

простые символы вроде увядшей розы
или раздавленной сливы
показать все цветы увяли все плоды червивы
все хотят любви но наркотики это проще
чем припадочный соловей в придорожной роще
музыка три аккорда искусственное фортепьяно
инструмент немногим лучше шприца-баяна
истерический выкрик оставьте меня в покое
это жизнь такая это кино такое
это сделай тошно красиво хоть убейся хоть тресни
не дадим подслушивать наши заветные песни
узкие бедра напряженные икры
не дадим подглядывать наши девичьи игры