Борис Херсонский - Кабы не радуга

А случилась война,
ковровые бомбардировки, камни, смешанные с золой.
И новые башни не проросли сквозь культурный слой.

Съешь кашу, вытрешь тарелку корочкой,
посмотришь, какая там картинка на дне.
Придешь домой, расскажешь родне,
что тарелка твоя была с козочкой,
черной козочкой на прогнившем пне.
А у козочки разные задние лапы:
на одной копыто, вторая трехпала,
ею козочка шерсть на брюхе трепала,
а грудь у нее – как у мамы,
а между ног – как у папы.

Видел козочку? Еще раз смотри:
дно тарелки белое, а у тебя внутри
кто-то блеет, копытцем топочет, когтем скребет.
Нет, не зря чертями пугают ребят!

Что-то есть на дне тарелок в детском саду,
что положено видеть взрослым только в аду.

грешный белый многоэтажный корабль
   плывет мимо черно-зеленой святой горы
они глядят друг на друга играют в гляделки устав
от этой игры
на горе молитва труд и пост в корабле блуд в полный рост
и пиры
что случится раньше корабль утонет или гора провалится
в тартарары

корабль видит черные скалы карминные корпуса
темно-зеленый лес
между отутюженною лазурью воды и голубизной небес
монах теряет облик земной думает что со мной тело
теряет вес
на правом плече ангел в парче на левом крутится бес

гора глядит и видит корабль как рентген насквозь
танцы-шманцы парочки вместе коленки врозь
в остальном та же ряса матросский китель та же обитель
кельи кают
тоже такой уют нечистые духи воют ангелы в небе поют

та же внизу лазурь наверху та же голубизна
та же жизнь ясна короче сладкого летнего сна
по горной тропинке идет отец эконом
треугольный черный стучит ритмично посохом
как метроном

Если у них колокольня, то Джотто, если купол,
то Брунеллески.
И еще потрясают мозаики и, разумеется, фрески:
белое, голубое, золотистое что-то,
тоже Джотто, а может быть школа Джотто.

И почти все равно, что не сыщешь там благодати,
которая обитает в убогой церквушке или крестьянской хате,
над Днепром, Днестром, а когда и над Южным Бугом,
где в семидесятых мы рыбку ловили с другом.

И почти все равно, что церквушку свалили или спалили,
потом кое-как отстроили из силикатного кирпича или
местного известняка, а потом бригада
из Почаево изнутри ее размалевала как надо.

Копии с Васнецова и Нестерова, срисованные с открыток
или журнала "Огонек". Держит развернутый свиток
ангел: мир входящему, исходящему благословенье,
три подружки-старушки – вот и все церковное пенье.

И почти все равно, какие бутылки или консервы
можно купить в сельской лавке у продавщицы-стервы,
Надьки-Таньки, вороватой, разъевшейся разведенки.
Вечером в клубе танцы – пришли подонки, стоят
в сторонке.

Сразу за исполкомом – кладбищенская ограда.
За ней – столетние липы. Одна отрада:
в поминальный день с венком из проволоки и бумаги
навестить родителей, выпить стаканчик браги,

плеснуть на могилку остаток, выложить кулич и яичко.
Пусть ест алкоголик-нищий, а крохи склюет птичка.

Трудовые династии – потомственные санитары,
рубщики мяса, приемщики стеклотары,
завскладами, грузчики из овощной лавки,
натощак сигарета и полста для затравки.

Страна держалась на вас – что ж вы не удержали,
зря буденновцы бились, зря их лошади ржали,
зря глядел в бинокль начальник генерального штаба,
зря мылась в большом корыте его румяная баба.

Зря примус огнем горел под чайником медным.
Зря человек вносил свой вклад, стараясь быть незаметным,
напрасно в общем строю и в общей столовке,
напрасно кубок с медалью за победу на стометровке.

Красная майка, герб на груди, на спине инвентарный
номер, цена нам копейка – советская в день базарный.
Комнатка два на четыре, через кухню вход с галереи,
можно будет расшириться, как уедут соседи-евреи,

или бабка-пенсионерка душу отдаст собесу,
или сосед-моряк утонет и не вернется в Одессу.
Нет, не удержали страну, а что мы – какие атланты?
Зря на октябрьский парад надевали красные банты.