Генрик Ибсен - Пер Гюнт - стихотворения

Да вовсе он не умер! Он живой.
Он, как лиса, из шкуры вышел вон…
Так говорил Мюнхгаузен-барон,
великий соотечественник мой.

Пожалуйста, простите – я сейчас…

Да нет! Он угорь был, а не лиса.
Они ему гвоздем пробили глаз, —
он дергался на стенке полчаса.

О, господи! Час от часу все хуже!

Ему, бедняге, горло рассекли,
и он из шубы выпрыгнул наружу.

Он не в себе. Его с ума свели.

Конечно, этот из-себя-исход
для всей вселенной даром не пройдет.
Нам предстоит большой переворот.
Итак, согласно воле мировой,
в иную фазу только что вошедшей,
любой дурак и просто сумасшедший
считается субъектом с головой;
а кто считался личностью с умом,
отправлен будет в сумасшедший дом
и с той минуты наряду со всеми…

И с той минуты я теряю время.

Что значит время, если нет ума?

Сюда! Да сгинет свет! Да будет тьма!
Да здравствует Пер Гюнт!

Прошу прощенья…

Быстрее! Guten Morgen [21] Доброе утро (нем.). , господа!
Приветствуйте зарю освобожденья.
Пришел король.

Так я – король?

Ну да!

Такая честь… Мне это очень лестно…

О повелитель, скромность неуместна
в такой момент…

Но дайте мне смекнуть…
Я не могу… Я поглупел с годами…

Но вы загадку сфинкса отгадали!
Самим собою стали!

В том и суть,
что, здешние порядки возлюбя,
я отрекусь, пожалуй, от себя.

Ну нет. Вы ошибаетесь. Ничуть.
Здесь, в этих стенах, каждый и любой
ничем не занят, кроме как собой,
и может плыть в далекие края
под парусами собственного «я».
Здесь каждый может бочку сколотить
и, погрузившись в долгое броженье,
бочонок герметически закрыть,
дабы не допустить проникновенья
чужих эмоций и чужих идей
вовнутрь неповторимости своей.
И вот теперь, когда перед прыжком
мы выстроились на краю трамплина,
нам не хватало только властелина,
но вы пришли и стали королем.

Ах, черт возьми!

Не сокрушайтесь, царь, —
все старое казалось новым встарь…
Я вам продемонстрировать могу…
«Сам по себе», пожалуйста, вперед.

Ну, добрый день, не бойся нас, Гугу,
скажи нам, мальчик, что тебя гнетет?

Страшно думать, что народ
безъязыким в гроб сойдет.

Выслушай меня, чужак!

Ради Бога!

Значит, так!
Малабар лежит в долине,
на востоке от пустыни.
Португальцы, и голландцы,
и другие чужестранцы
шли на Малабар войной,
так что житель коренной
под влияньем войн и книг

исковеркал свой язык.
Нет в помине дней далеких,
когда в зарослях высоких
и в долине плодородной
жил орангутан свободный —
независим и один,
человек и гражданин.
Жил он вольно в эту пору,
дрался, рыл в пещерах норы,
и его родной язык
был могуч, богат и дик,
но на всем оставил знак
четырехсотлетний мрак.
Ночь над миром воцарилась,
обезьяна в лес забилась,
и какой-то новый ум
заявил, что гам и шум
не охватят высших дум
и что сила только в слове.
Это ж гнет для всех сословий!
Португальцу и голландцу,
азиату, африканцу
силой навязали речь!
И теперь мой долг – беречь
то исконно обезьянье
первобытное ворчанье;
в этой музыке народной —
вопль страданья, крик голодный.
Но никто во всей округе
не поймет моей заслуги!
Одинок я в деле этом,
помоги мне хоть советом!

Раз решил с волками жить,
научись по-волчьи выть.