Леонид Латынин - Праздный дневник

Вот до Бронной, кажется, далеко.
Лес да дол, заборы да река.
Облаков недрéманное око
Смотрит на живущих свысока.

Мы плывем над твердью и железом
В ожиданье чуда и числа,
Вдоль линеек с золотым диезом,
По законам тайным ремесла.

Всё считаем выпавшую долю
В мере губ и вечности весов,
Заключив в казенную неволю
Божий смысл совпавших голосов.

Пронзительно, тонко, воздушно
Зову я тебя и зову.
А сердцу давно равнодушно
Смотреть наугад в синеву.

Мне мнится другая неволя,
Мне мнится тяжелая медь
Средь самого дикого поля,
Где выпало петь и неметь.

И все-таки росы, и травы,
И всполохи звезд и огня
В своем убежденье не правы,
Что держат за душу меня.

Последняя линия вздоха,
Как тени, на шаг впереди,
Поскольку любовь и эпоха
Сражаются молча в груди.

Накопилось причин и примет,
Еле видимых, вдруг, оговорок.
Подари мне однажды ответ,
Что известен по имени морок.

Да, вот так, наобум, наугад.
Или лучше – протяжно и тонко.
Я оставлю родной зоосад,
В роли зверя и в роли ребенка.

И уйду в твою жаркую глушь,
В твои дебри безбожного быта,
Где я – стражник, невольник и муж
У разбитого жизнью корыта.

И взахлеб, и вразрез ничему
Вылью всю свою пьяную душу,
Чтобы жить в навечернем дому,
Обнимающем небо и сушу.

Уныло снег не падает, а тает,
Не долетая даже до руки.
И то ли смерть не высоко витает,
Желанью заблужденья вопреки.

А может, сад, разрезанный на доли,
Как хлебы на неубранном столе,
Ни бел, ни черен в неживой юдоли,
Как должно саду в зиму на земле.

А может, я, отпив не полно меру,
Поставил чашу плавно на сукно
И глажу надоевшую химеру,
Когда-то залетевшую в окно.

Помилуй мя, и Боже и не боже,
Дай осенить прошедшее крестом.
Как все на все бессмысленно похоже
В пространстве мира, древнем и простом.

Ты была неосторожна,
Неразборчива, добра,
И, наверное, безбожна
С полуночи до утра.

Ты лепила боль и страхи
Из забот и суеты,
Плавно плавали рубахи,
Где, дрожа, ступала ты…

Где мои слова и светы?
Только тьма со всех сторон.
Да еще у края Леты
Улыбается Харон.

Да еще дожди над нами,
Да еще упругий зонт.
И в литой железной раме
Черно-желтый горизонт.

Наваждение жизни и плача,
Что ты мучаешь, душу губя?
Все равно мне не должно иначе
Принимать безнадежно тебя.

Розов мир из тоски и покоя,
Кактус мерзнет в январском снегу.
Как вдали замечательна Троя
С деревянным конем на лугу.

Где мне сердце надрезали всуе,
Чем заклеили красную плоть?
Зелены и укрывисты туи,
Что сажал между делом Господь.

Скачет белка, стрекочет сорока,
Чай дымит за оконным стеклом.
Мы в неволе у тайного срока,
Стерегущего нас за углом.

Спи, душа моя родная,
Над землей летя,
Ни забот, ни бед не зная,
Бедное дитя.

Сны смотри, какие были,
Их не торопи.
И проснись однажды или
Снова дальше спи.
Просыпаться смысла мало,
В новый сон спеша,
Так же горько и устало
Станет жить душа.

Протяни мне тихо руки,
Спящему давно,
Под назойливые звуки
Стука домино.

Я в бессмертье тебя не возьму.
Я оставлю тебя на земле.
Что мне делать в неверном дому,
Где мне станет «умре и истле»?

Снегири среди снега красны,
Горностай и пуглив, и остер.
Я до поздней и праздной весны
Допалю свой нежаркий костер.

Доварю в нем прилежно уху,
Отогрею ладони, дрожа.
Я скажу тебе как на духу:
Я не верую в веру ножа.

Хорошо, что ты все не поймешь.
Хорошо, что уйду не спеша,
Что опять пропадет ни за грош
Не судьба, а всего лишь душа.

Свет улыбчивый погас,
Солнце пепельное встало.
Мир текущий не про нас
Из резины и металла.

Вот он призраком летит,
Вот он бьет тебя с размаху.
Будит быта аппетит,
Что доступен даже праху.