Леонид Латынин - Праздный дневник

Часы осторожны, и льется из крана
Не время, не слезы, а просто вода.
И смотрит пространство устало с экрана
В счастливое детство длиной в никогда.

Спи, мое солнышко, крепко,
Все, что захочешь, проси.
Вот тебе царская кепка,
Ты ее ночью носи.

Соболь пушистый на плечи
С пестрою лентой накинь.
Что нам заботы и речи
В царстве божественном Инь.

Кот прошумел по подушке,
Хвост о ресницы задев.
Свалены в кучу игрушки
Возле неубранных дев.

Солоно, ало, пушисто.
Желтое с белым в ладу.
Тихо вздыхает монисто
В нашем счастливом аду.

Этот свет стоит еще в цвету,
А на том – погосты и печали.
Я тебя встречаю на лету
Там, где мы не встретились вначале.

Горы Плеса, Вичуги холмы.
Сухость трав и затененность леса.
Странно так, что существуем мы
В мере плоти, нежности и веса.

Снова подосинники в огне,
Листья трав окутывают кожу.
Все, что вдруг приснилось нынче мне,
На тебя я бережно помножу.

Дождь упруг, и ветренен, и бос.
Крови ток и тих, и незаметен.
Я отвечу на любой вопрос,
Что теперь нелеп и беспредметен.

А закат торопится дотечь,
От него отстать на выдох мне бы.
Так родна и безымянна речь,
Как родно и безымянно небо.

Теперь и так, и влет, и наше.
И что кому дано постичь,
Что воздух живописи краше,
Как ты его не обезличь.

И задыхаясь, и упруго
Ведя к последнему венцу,
Мы ищем в памяти друг друга,
Припав навзрыд лицом к лицу.

И тяжело, чугунно, зримо,
Руками небо шевеля,
Мы повторяем вздохи Рима,
Какими полнилась земля.

И лишь потом, когда покато,
Роняя, веруя, храня…
Мы дремлем на плече Арбата,
Укрыты занавесом дня.

Не на плече, не на востоке,
Не там, где вера и трава,
А там, где нежности истоки
Не по законам естества.

И я, тебя не приближая,
Закрыв глаза, вхожу в ничто,
Жизнь не деля, не умножая
В дырявом цирке шапито.

И то, что называли светом,
Что было кровью рождено,
Я назову всевышним летом
Прозрачным именем оно,

В котором тень живаго духа —
Как солнца призрак в витраже.
И сердце бьется глухо, глухо,
Как будто умерло уже.

Пуста дорога и просторна,
Мертва дорога и крута.
И жернова смололи зерна.
Все мимо рта.

А где-то там, за гладью Стикса,
Живут и воют на луну.
И бедный игрек, жертва икса,
Опять играет с ним в войну.

Там строят домны и заводы,
Куют орала и мечи.
Колдуют до утра уроды
Над картой мировой в ночи.

А здесь земля и перегнои,
Здесь черепа и вечный сон,
Развалины забытой Трои
Со всех сторон.

Здесь надо мной кружит Всевышний
И хладна белизна ланит…
Да Эвридики зов чуть слышный
На белый свет меня манит.

Ума великого не надо
Поверить воле и судьбе.
И вот у храма Цареграда
Играю тихо на трубе —

О том, что жил давно на свете,
О том, что верил суете
И, плавая подолгу в Лете,
Был как пловец на высоте.

Я греб крылатыми руками,
По пояс выйдя из воды.
Потом служил Прекрасной Даме,
Где Патриаршие пруды.

А дале – дел убогих груда.
И дом, где сон и молочай,
Где краем глаз заметил чудо,
Что промелькнуло невзначай.

Невыносима жизнь, но смерть невыносимей.
Она вполне права, живое не любя.
Ты с каждым днем родней и с каждым днем ранимей,
И я тобой, увы, ранимее тебя.

Роняет лес листву устало и неспешно,
И белки легок скок среди пустых ветвей.
И мне смотреть светло, родно и неутешно
На этот новый взгляд, вовне, из-под бровей.

А жизнь еще гудит, проста и нелюдима,
Торопится истечь навзрыд и невпопад,
Где призрак золотой разрушенного Рима
И всё, как веру и историю назад.

Ну что мне делать с тем, что будущего нету,
Что прежний, старый Бог у нового в долгу?
Я опускаю плот в расплывчатую Лету
И оставляю смерть на этом берегу.

Жизнь окаменела и погасла,
И уходит медленно из глаз.
Аннушка уже купила масло,
Может быть, в Мосторге и для нас.