Леонид Латынин - Праздный дневник

Может, с жизнью исчерпан контракт?
Может, вечность уже за плечом?
И качается маятник в такт.
Ни о чем, ни о чем, ни о чем.

Наконец-то будет детство,
Что мне нынче по плечу, —
То единственное средство:
Жить вчера, как я хочу.

Мы с тобой построим сани,
Дом построим и очаг,
Будем жить там только сами,
С бездной нынешней в очах.

Все дожди да будут наши
В этой шири голубой.
А когда мы станем старше,
Мы поженимся с тобой.

И венчаться под ракитой
Нам придется, милый мой,
Слава Богу, в неубитой
Жизни, грешной и живой.

Осинник чист, и лопухи теплы,
И руки пахнут жизнью и простором,
И мы с тобой на берегу Ветлы
В том будущем единственном, в котором

Нам жить дано открыто и всерьез,
И все исчислить медленно и точно,
Качаться в такт у стонущих берез
Навеселе, туманно и бессрочно.

И жить, как жить пришедшему дано
В случайный мир неутолимой страсти,
Чтобы подняться на любое дно
И жить в его велении и власти.

И знать, что мы – отсюда до всегда —
Еще вернемся в тайные чертоги.
И нас услышит мертвая вода,
Живою став на выдохе в итоге.

Оставайся одна в незатейливом доме,
Где болтаются призраки в сонной гульбе.
Словно нет никого у тебя, милая, кроме
Нездоровья людей, что бесследно прошли по тебе.

Я сыграю навзрыд твою бедную долю,
Я ладони свои расстелю под тобой.
И немного, мой друг, про себя поглаголю,
Помогая продлить твой мучительный бой

С этой жизнью шальной, не вписавшейся в норму,
В этой самой мирской полуночной поре,
Мы оставим себе только пеструю форму,
Что нужна дуракам в надоевшей игре.

Я, конечно, готов, я, конечно, сыграю
Эту музыку в хаосе громкого грая ворон,
Я тебе не скажу, что полжизни уже умираю,
А скажу – не поймешь, погруженная в страхи и сон.

Мораль пришили ночью, наугад,
И, брошенное, долго истлевало тело,
Желтело, мокло, позже голубело,
Перетекая из простора в ад.

Ни памятника бедной сироте,
Ни слова на железе и граните.
А тень ее, что вы еще храните,
Бессмысленна, как книга в темноте.

А те, кто вытирал о полу нож,
Кто дале жил без шороха и гула,
Кто брел себе устало и сутуло,
Испытывая призрачную дрожь,

Растаяли бесследно в свой черед,
Истлели для простора незаметно.
И стало все знакомо беспредметно,
Как беспредметен, в сущности, народ.

А птицы пели, лютики цвели.
И церкви голосили колокольно.
И было им нарядно, и не больно,
И милосердно посеред земли.

Усталости предела не бывает,
И даже смерть полуночно бодра.
Смотри, как снег непоправимо тает,
Не долетая кончика пера.

Мне не дано осилить вашу волю,
Болезней рой и паводок беды.
Я доиграл единственную ролю —
Роль берега для бешеной воды.

Несладок хлеб и пахаря, и прачки,
И горек сок тревоги и тоски.
Достался мне не леденец из пачки,
А только стон, вспорхнувший из руки.

Так тихо вдаль пиликает сурдинка.
Так сумрак мал и движется легко.
И роза выползает из суглинка
В небесном стиле ретро-рококо.

Мне осталось запомнить только
Голос, бешеный и родной,
Как ко мне наклонялась полька
Гладко-темной своей спиной.

Как куда-то в нездешнюю меру
Отправляла взахлеб слова,
Обращая безбожника в веру
Бога, воздуха и естества.

Где я жил временами вечно,
Где летал временами столь,
Что казалась бесчеловечна
До тебя моя каждая роль.

Ветер ветви качает ивы,
Соблюдая живой устав…
Как мы были с тобой счастливы,
Наяву и во сне стремглав.

Заходила в полдень шлюха
Попросить немного соли,
А за ней еще старуха —
Средство верное от боли.

И еще в придачу столько
Разной живности любой,
Заходила даже полька
Вместе с прошлою судьбой.

Впрочем, что об этом проку
Размышлять и толковать,
Я кладу с собой мороку
На широкую кровать,

И, насколько хватит силы,
Бреда, удали, труда, —
Мы с морокой, шестикрылы,
Испаримся в никуда.