Леонид Латынин - Праздный дневник

Про стихи поэта – мучительно писать рассудительной прозой. Они ж сами за себя говорят, да и больше, чем сказано, так что в стихах «один пишем, а в уме» – сколько? – не два, а бесконечность. И потому взял бы да цитировал: что пришлось по душе и уму, в резонанс тебе, что восхитило, а и что остановило задуматься… Но и интересно умом разобраться, отдать себе отчет в том: что понял, на какие рубежи вышел твой собрат по труду в Слове – «духовный труженик, влача свою веригу» – как странник по Бытию (в стихотворении Пушкина)? Тем более что стихи Латынина – это поэзия думы: в ней образ интеллектуален, есть «мысле-образ».

«На склоне света…» – так поименовано собрание стихов. Как понимать? Может так: как на склоне горы бытия и познания, куда восходил всю жизнь? Вспоминается тютчевское:

но и мыслим проникновеннее. Вроде бы достигли возраста – стадии мудреца – «аксакала», кому уж положено быть постигшим смыслы Жизни и к кому «юноше обдумывающему житье» (Маяковский) обращаться за ответами… Ан, нет: всё разверзто в новой вопросительности. Вот четверостишие, что задает тон и музыку:

Да это ж – ситуация Первого дня Творения, когда «земля была безвидна и пуста», да и ранее: когда и то «Слово», что «было в начале», еще не обозначилось, т. е. когда в Премудрости все зачиналось. Но тут же слух наш ловит сочетания не из Бытия, а из Истории: «Земля и Воля» – название движения народовольцев. Но, поставленное в ситуацию кануна Творения, до сотворения «земли», оно расшифровываемо – и как момент до сотворения человека, с приданной ему «свободой воли».

В этом «срезе ткани» нащупывается уже особая стилистика Латынина: она и вперед, и назад стягивает «начала и концы», а в общем – НА СКВОЗНЯКЕ БЫТИЯ – тут располагается его существо-вание и оптика: продуваем со всех ветров и стран и склонов света. Недаром лейтмотивное слово у него – «сквозь»:

На сквозняке розы ветров Бытия – место неуютное для тела, но для души поэта – славное: трепетать бабочкой, стрекозой – место обзорное и равновесное по – своему. И вот выхожу на удивляющее стечение в голосе Латынина нервной вопросительности, открытости и нерешенности вечных вопросов Духа – и покоя мудрой ровности. Позиция Радования и Всеприемлющести – при всей чуткости к катаклизмам существования человечка – «твари дрожащей». Этот секрет сам автор обнажает в стихотворении книги, которую поэт так аттестует: «Эта книга диалога, суеты и маяты».

Браво, Латынин! С таким «кредо»– можно жить! А это уловление события «на полвзмаха от ножа», наканунное, – характерно, приметно для мировидения поэта:

Но раз на всемирном сквозняке вибрирует дух, то во все стороны и отовсюду естественно налетают ассоциации, брачуются эпохи, (в) идеи и слова из разных опер и сфер:

(Отчего поэта Катулла из собственного имени переводит (понижает?) в нарицательное, – об этом ниже.) А стихотворение это начинается диалогом с Блоком:

Подхвачен мотив Блока: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека», – как у композитора вариации там, на тему Диабелли.

Постулат художественного мышления: «всё во всём – присутствует, можно узреть, сцепить, – и в поэзии Латынина элегантные брачевания (в) идей отдаленных открывают возможные смежности явлений: «…визги нежных сатурналий…»

Любит автор такие оксюморонные (полярные) сочетания: «И ангел мой с ружьем наперевес», «Наконец-то будет детство, что мне нынче по плечу…» (а ведь верно: мы за жизнь доразвиваемся до мудрости детской, «дорождаемся» – по любимой идее – термину Латынина) «То единственное средство/ Жить вчера, как я хочу»; «…Чтобы подняться на любое дно»; «И знать, что мы отсюда до всегда», совокупив пространство и время, как Бахтин, в «хронотоп».