Леонид Латынин - Праздный дневник

Шелестят осторожно машины.
Шелестит, облетая, листва,
Среди ночи второй половины
Беспризорные бродят слова.

В них не то чтобы мера тревоги,
В них не то чтобы воли тоска,
В них все больше забытые боги
Крутят бледным перстом у виска.

Погуляли, попели, поели
И потешили душу вполне,
Не оставили бедную в теле,
А забыли случайно во сне.

Только угли у края камина,
Недопитое «кьянти» на дне,
Среди ночи второй половины
Нету истины даже в вине.

Нет надежды, нет тревоги, нет печали,
Птицы, в небе пролетая, прокричали.

Прокричали, улетели и забыли,
Продолжая мерить версты или мили,

Незаметно, постепенно, бесконечно…
Жизнь становится во мне бесчеловечна.

Жизнь за окнами мелькает,
Одномерно – До и От.
Кто хотел, тот умирает.
Кто не хочет, тот живет.

Закажу себе карету.
Или лучше подожду,
Оседлав верхом комету,
Спрыгну гоголем в аду.

Вот котлы кипят направо.
А налево виден рай.
Между ними – переправа.
Умирай не умирай.

Между ними – только вера.
С медной буквою псалтырь.
И своя, к примеру, мера
Каждой твари в рост и ширь.

На мосту свои законы.
Гомон, ропот, мельтешня,
Где когда-то в годы оны
Люди видели меня.

Боль опять мелькнет в затылке
Или, может быть, в виске.
И стою я на развилке
С медным грошом в кулаке.

Этот мир обходи#м за неделю,
Все сюжеты зажаты в горсти.
Застели мне закатом постелю,
Удалая навзрыд травести.

И, ребенка поутру качая,
Провожая меня на войну,
Навяжи мне на грудь молочая
И прости, если можешь, вину,

Что укроют меня у дороги
Неродные мои ковыли,
Что в наследство оставлю тревоги
И щепоть защищенной земли.

Что еще возле самого края
Нашей будничной маеты
Показал я развалины рая,
Где могла быть счастливою ты.

Где б нам ветер играл на свирели,
Где бы волчья не правила сыть
И тяжелые губы алели,
Истекая желанием жить.

Бредят листья, облетая,
Тем, что было и прошло.
Как они в начале мая
Пили первое тепло.

Дятел глухо барабанит.
В зарешеченном окне
Лист летящий память ранит,
Что давно приснилась мне.

Вот собака пролетела,
Вслед за листьями спеша,
Провожает в небо тело
Птицу именем душа.

Ветер дунул, все пропало.
Только свет и облака.
Словно жизни не бывало
Никогда у дурака.

Были мысли и детали,
Буквы с бытом пополам.
Да железные медали,
Да забот ненужный хлам.

Жить хорошо – ничего не познаша,
Праздно смотреть в пожилое окно.
А на столе – оловянная чаша,
В чаше на дне – не мирское вино.

Выпьешь до дна, постоишь на пороге,
Спустишься в осень, туманом дыша,
Вдруг отразится в неведомом Боге
Чья-то, на миг прозревая, душа.

Дерево срубишь, сделаешь дудку.
В дудку подуешь, выдуешь свет
Тот или этот, в пику рассудку,
Только бы сроком в вечнодцать лет.

Снова подуешь, выдуешь лето,
Поле, а во поле – рожь да ковыль.
Песня не начата, песенка спета,
Вместо истории – смутная быль.

Слева направо – царства и лица,
Справа налево – версты да дни.
Нелюди, люди, звери и птицы —
Сколько еще нелюбимой родни.

За воротами дома – ни дорог, ни людей,
Пустыри, да трава, да туманные дали,
Лишь маячат вдали силуэты вождей
С повторением профилей их на медали.

Я окошки забил и замок на двери,
Как чугунную гирю, надежно повесил,
Я укрылся в своей рукотворной Твери,
Где когда-то с любимой был ловок и весел.

Черный чай на железном тяжелом столе,
И чугунная чашка на мраморном блюдце.
Два патрона в глухом вороненом стволе,
И часы, что упали и больше не бьются.

Как нелеп в этот час телефонный звонок.
Как нелеп этот голос, слезами омытый,
Я ж еще не спустил невзведенный курок,
А сижу еще, праздный и сытый.

Что ты плачешь знакомо, родимая тварь,
Что ты любишь так сильно и больно?
Я – не твой этой жизни наследник и царь,
И разрушен мой храм, и разбита моя колокольня.