Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2 - Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Отдыхающий Пилат
Поедает мармелад.

Наслаждается Пилат:
Он большой начальник,
Посреди его палат
Новый умывальник.

Пусть невинного казнят
Иль ведут на муки:
Осмотрительный Пилат
Умывает руки.

Пусть рабы в цепях стоят,
Строят акведуки —
Обтекаемый Пилат
Умывает руки.

Надо дальше жить, говорят.
Говорят, вспоминать не надо
Озверело-угрюмый взгляд
Конвоира и блеск приклада.

Довольно. Я лгать себе больше не в силах.
Стою и кусаю от злости губу.
А кровный мой стих, что шумел в моих жилах,
Покоится важно в почётном гробу.

Как друга лицо, что до боли знакомо,
Лицо, что годами я в памяти нёс,
И брови густые крутого излома,
И этот несносно-заносчивый нос,

Я всё узнаю — только каждой морщине
Когда-то сопутствовал жест волевой
И друг мой всегда был взволнован — а ныне
Он даже не дышит, совсем неживой.

Казалось бы всё то же самое, вроде,
Но, видимо, я до сих пор не привык,
Что выглядит мёртвым мой стих в переводе
На жёсткий и сжатый английский язык.

Я опустил окно в автомобиле.
Был зимний день. И я услышал вдруг
Между ветвями: «Билли! Вилли! Билли!» –
Попискивало несколько пичуг.

Они о чём-то спорили по-птичьи,
Но на своём английском языке.
Был зимний день. И белое величье
Снегов сливалось с небом вдалеке.

И вспомнил я — такие миги редки —
Оставленное где-то позади:
«Выдь-выдь! выдь-выдь!» — просила птица с ветки,
А ей в ответ: «Уйди! уйди! уйди!..»

Проходит жизнь своим путём обычным,
И я с годами делаюсь иным,
И что казалось грозным и трагичным,
Мне кажется ничтожным и смешным.

Испуганная пролетает птица.
Гром тишину ломает на куски.
И мне теперь от красоты не спится,
Как не спалось когда-то от тоски.

Она задержалась у края стола,
Она на тарелку сардинку брала.

Она наклонилась в полуоборот.
Её вероломный запомнил я рот.

Однажды в компании, нежно-пьяна,
В такси умилённо болтала она.

А раз её видел я в зимнем пальто…
Пусть всё это так, но всё это не то,

Я знаю, какие-то это куски
Моей ненасытной последней тоски.

Я мог рассказать бы намного верней
Об Анне Карениной, а не о ней.

Я знаю, что несколько раз для неё
На сцене лицо загоралось моё,

Я знаю, меня не забудет она
Сидящим с бокалом вина у окна,

Но всё это тоже какой-то кусок, —
Рука на весу, поседелый висок,

И временем всё, как водой, залито,
И знает она, что всё это не то,

Что нам не составить во веки веков
Картины единой из разных кусков.

Они горят оранжево, багрово.
Их ветер только что с ветвей сорвал.
Меня ты, осень, обступаешь снова,
Как пушкинского рыцаря скупого
Блистающий монетами подвал.

Мне это тоже не досталось даром!
Пусть не ценою слёз или невзгод,
За эту осень с раскалённо-ярым,
Кидающимся под ноги пожаром,
Сполна уплачен жизни целый год.

Но незачем жалеть о том, что тратим,
О том, что каждый миг мы отдаём
Садам, дроздам, друзьям, стихам, объятьям.
Что временем за красоту мы платим,
Пока нам вечность не построит дом.

Ты послушай рёбер гуд, рёбер гуд —
Это сердце — Робин Гуд, Робин Гуд!

И стучит оно, стучит оно в лад
С романтическим размером баллад.

Нахлобучивши шапчонку с пером,
С луком, стрелами, ножом, топором —

За кустами ты залёг, говорят,
И шерифа разгромил ты отряд.

И с ватагаю весёлых стрелков
Ты от виселицы спас бедняков!

Лук подняв и тетиву натянув,
Скольким стрелам окровавил ты клюв?

Ты смотри не повстречайся ни с кем
По дороге в Ноттингем, Ноттингем,

А не то, тебя петлёй одарив,
Посмеётся над тобою шериф!

А вокруг тебя — и дуб и орех,
Солнце ломится сквозь сотни прорех,

Веселится твой разбойничий стан,
А на вертеле коптится кабан.