Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2 - Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

О Боже, как мне было тяжело!
Всё нищенское наше барахло
Осматривала тщательно таможня.
Как, от стыда сгорая, я стоял
Над ворохом потёртых одеял —
Пересказать словами невозможно.

А там, глядишь, — пройдет ещё дней шесть –
И у меня уже работа есть:
Я мою пол в каком-то ресторане.
Жизнь начинаю новую мою.
По вечерам я в баре виски пью
И в лавке накупаю всякой дряни.

За первый мой американский год
Переменил я множество работ,
И думаю теперь, что для закалки
Характера — всё это хорошо,
И даже я доволен, что прошёл
Бесчисленные потовыжималки.

Меня и в мастерскую занесло,
Где я цветное склеивал стекло,
Изготовляя брошки и серёжки.
А раз попал я в транспортный отдел
Гостиницы, где целый день сидел
За загородкой в крошечном окошке.

А вот я, полуголый, у станка
Стою, и пота льёт с меня река.
Из плотнопрорезиненной пластмассы
Там, посреди ужасной духоты,
Я надувные делаю плоты
И надувные делаю матрасы.

А раз, мне год удачный подарив,
Меня служить устроили в архив,
Где было дела, признаюсь, немного,
Я на железных полках расставлял
В порядке алфавитном матерьял
И карточки писал для каталога.

Когда привык ты к жизни кочевой,
Когда терять работу не впервой
И перемены всякие не внове,
И ты чудес не ждёшь, — тогда нет-нет
Да и придёт удача: десять лет
Я проработал в «Новом Русском Слове».

Обычай, надо полагать, таков,
Что очень много всяких чудаков
Среди редакционного состава.
Уже не позабуду я вовек
Моих обворожительных коллег,
Что отличались странностями нрава.

Не просто стар, а допотопно стар,
Сутул, высок, подтянут, сухопар
Был Поляков — редактора помощник.
Статью любую сократить был рад
И прозывался потому «Сократ».
Он был сторонник выражений мощных!

Мы, по столу удары кулаков
Заслыша, знали — это Поляков!
Для устрашенья прочих джентльменов,
Бывало, раздражительный старик
Подымет нечленораздельный крик,
А то и крик с упоминаньем членов.

Зато, что вспомнить — было старику:
Знавал он многих на своём веку,
Лет семьдесят в газетах проработав,
Встречал он замечательных людей.
От Ромула и вплоть до наших дней
Знал тьму литературных анекдотов.

Был при газете книжный магазин.
Мартьянов в нём хозяйничал один,
Обслуживал весь день библиоманов.
Когда не приходил уборщик-негр,
Из глубины редакционных недр
— Где Чернышевский? — спрашивал Мартьянов.

Мартьянов был всегда невозмутим,
И даже если пререкался с ним
Какой-нибудь рассерженный наборщик…
В нём чувствовался русский офицер.
Он был когда-то боевой эсер
И революционный заговорщик.

Участвовал и в покушеньи он
На Ленина, и был приговорён
К расстрелу, и бежал из-под расстрела,
С Мартьяновым я ездил на залив,
Мы, лодку от причала отвалив,
Рыбачили часами осовело.

В иные дни казалось, что народ
Редакцию на абордаж берёт,
Толпою неожиданно нагрянув.
Но как бы ни бурлила жизнь ключом,
Кто к нам бы ни входил — «А ваша в чём
Проблема?» — громко спрашивал Мартьянов.

А от меня чуть-чуть наискосок —
Машинка Вороновича. Высок.
Породист, сразу видно — из холёных…
Теперь он стар и на исходе сил.
Во время революции он был
Одним из возглавителей зелёных.

В пятнадцать лет он при дворе был паж,
Но обуяла боевая блажь,
И убежал он воевать с микадо.
Видать, в такой попал он переплёт,
Что с той поры все годы напролёт
Он воевал с кем надо и не надо.

Я слышал не один его рассказ
О том, как в стычках с красными не раз
Он попадал в смертельную засаду.
Но чудом он уцелевал в бою,
И даже раз за голову свою
Он умудрился получить награду.

Вся жизнь его похожа на роман.
Не знаю — у грузин или армян
Он был министром, и небесталанным.
Всё это увлекательно весьма.
Я верю в то, что будущий Дюма
Займется этим русским д'Артаньяном.

В те времена ещё Андрей Седых
Ходил, как говорится, в молодых,
И баловала жизнь его успехом.
К нам приезжал он словно на гастроль —
Короткую свою исполнит роль
И исчезает весело, со смехом!

Увы, журналистический микроб
Не оставляет жертв своих по гроб.
В кого залез он — те уже отпеты!
Седых, что был когда-то балагур,
Делами озабочен чересчур
С тех пор, как стал хозяином газеты.