Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2 - Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Ну что же, плыви по вселенной, поэт,
Твой адрес теперь между звёзд и планет,
С землёю в разлуке и с музою врозь,
А всё-таки жалко, что не удалось.

Хотелось найти мне такие слова,
Которые так же шумят, как листва,
Чтоб солнце стихи пронизало насквозь,
А всё-таки жалко, что не удалось,

Что замыслы все разлетелись, как дым,
Что стих не согрел я дыханьем своим,
Что зря понадеялся я на авось.
А всё-таки жалко, что не удалось!

Посмотри, как торопится птица,
Видно, время и мне торопиться,
Видно, время и мне подошло
Распрямить для полёта крыло.

Посмотри, как торопится птица,
Видно, мне торопиться пора,
Закружился каштан темнолицый,
Как шаман, посредине двора.

И листва у дороги шоссейной
Все откосы усыпала сплошь,
На костлявых танцоров Гольбейна
Каждый вяз придорожный похож.

…Скоро с этого аэродрома
Ты отправишься, мой самолёт,
В неизбежный, крутой, незнакомый,
Невозвратный, последний полёт.

Где-то вверху, за холмы уходя,
Гром грохотал тяжело.
Шлёпают крупные капли дождя
О ветровое стекло.

Может быть, так же, сквозь дождь, Одиссей
В море смотрел с корабля.
Кинулась сразу махиною всей
Мне под колёса земля.

Крупные капли дождя тяжелы,
Наискось бьют по стеклу.
Сосен стволы выплывают из мглы
И уплывают во мглу.

День, поскорее приди и рассей
Этот ненастный покров.
Может быть, так же кружил Одиссей
Возле чужих островов.

Верно, казалось, что рядом встают
Стены Итаки во тьме.
Моря ночного чудовищный спрут
Ёрзал уже по корме.

С шумом и там подымались и тут
Щупальцы смерти самой.
Но хорошо, что хоть в песнях поют,
Что он вернулся домой.

Сколько тут бабахано!
Сколько бомб убухано!
Динамитом вспахана
Половина Мюнхена.

Пролетают сизые
Голуби над Изаром,
А вода-то в Изаре
Зеленеет бисером.

А вокзал — как выводы
Из войны законченной:
Окна все повыбиты,
Двери заколочены.

В реку остов башенный
Рухнул, как подкошенный.
Рядом с крыши крашеной
Черепица сброшена.

Гневно разворочена
Мостовая миною,
Кошка озабоченно
Крадется руиною.

И трубит в пробоины
Ветер неприкаянный.
А казарм настроено
Сколько по окраинам!

Корпуса бетонные —
Кто ж внутри содержится?
А перемещённые
Беженцы-отверженцы.

Кто с узлом-периною,
Кто с кошёлкой кожаной.
Помещенья длинные
Сплошь перегорожены.

А за одеялами,
А за полотенцами —
Семьи с годовалыми
Шумными младенцами.

В эти годы гиблые
Разные есть беженцы:
Кто читает Библию,
Кто в железку режется!

Этот — на гектографе
Издаёт известия,
Там — девчонку до крови
Бьёт мамаша-бестия.

Тут поэт из Чехии
В творческом наитии
Воспевает некие
Важные события.

Те включили резкую
Музыку приёмника,
Чтоб за занавескою
Нежничать укромненько.

А в углу подвыпили
Старых два деникинца, —
Им ещё с Галлиполи
Не впервые мыкаться.

И казарма кажется
Вечерами страшною
Согнутой под тяжестью
Вавилонской башнею.

Я хожу оборванный,
В мятой шляпе фетровой.
Недотёпа форменный,
Хоть мозги проветривай!

Лирик, у которого
Ничего не пишется.
Да, судьба мне здорово
Прописала ижицу!

К черту амфибрахии,
Дактили, анапесты!
В лагере неряхою
Выгляжу растяпистой.

А стихи давнишние
Все в ведро помойное
Выкинуты! (Лишнее
Дело, беспокойное!)

Негде стать на якоре.
Чувствую заранее,
Что погибну в лагере
Где-нибудь в Германии.

Нечисть эмведистская,
Точно псы легавые,
По Европе рыская,
Налетят облавою!

Угрожают выдачи!
Нансеновским паспортом
Запасайся — иначе
Попадешься аспидам!

Чтоб избегнуть жребия
Этого проклятого, —
Вру, что жил я в Сербии
До тридцать девятого,