Юнна Мориц - Стихотворения

Не всегда я грущу о хорошем.
Я способна грустить о плохом…
Эти волны полощутся клешем
На ветру, на отшибе глухом.

Я зарыла твой образ во мраке
В позапрошлую тысячу лет —
Как на опий, таящийся в маке, —
Наложила запрет.

Свет погашен и глухо в отсеке
Моей памяти, где не прощу,
Что о миге, забытом навеки,
Вопреки своей воле грущу.

Черный грифель возьму-ка я в руки
И замкну тебя в этих стихах,
В этой крепости, в башне разлуки,
Где зеленые стены во мхах.

Море дико. И остров заброшен.
Тонет крепость в забвенье глухом…
Только колокол звонким качается клешем,
Не давая забыть, как о чем-то хорошем,
Потаенную грусть о плохом.

Как хорошо нам было в Ленинграде,
Где провели мы три промозглых дня,
Не ради славы и не денег ради
Стихи читая, струнами звеня!

Как братство, мы вошли в полночный поезд,
Отряхивая липкую метель,
И вдруг на близость соблазнились, то есть
По рюмке выпить сели на постель.

Нас было пять плюс пять — на двух скамейках.
И десять судеб занавесив мглой,
Пьянели мы, как тюрки в тюбетейках,
Над чайною пьянеют пиалой.

Так плавен — только путь семян еловых
На парусах, прозрачных как слюда
Пока их почвы жадные не словят
И не зароют врозь — кого куда.

Но кто читает мысли, тот услышал,
Как в измеренье пятом и шестом
Гораздо чище, благородней, выше
Мы были преданы друг другу, чем потом.

А поезд прибыл. Утро. Восемь тридцать.
Носильщик тачку катит по ногам.
Пора встряхнуться и приободриться,
Ведь мы к родным вернулись берегам!

И, слава богу, самый знаменитый,
Пред тем как повернуться к нам спиной,
Простился с нами, как король со свитой,
Сутулясь в этой роли костяной.

Кудрявая, иди сюда скорей,
Мой ум в метафорах померк, в метаморфозах!
Ты выспишься на глупости моей,
Как нынче говорят герои в прозах,
Извилины мои распрямлены,
Как пряди мокрые! Струится снег ли, звук ли?
Зато на все четыре стороны
Твой ум кудрявый вьется, словно букли.
Щипцами, раскаленными в огне,
Он так завит, с таким отменным лоском,
Что ураган на горной крутизне —
Не ураган, а плоское на плоском!

Но умственные кудри не сильны
По части вещих снов и дивных музык:
Я буду видеть творческие сны,
А ты не будешь — кругозор твой узок.
Вся тайна в том, что глупость каждый раз
Над разумом кудрявым торжествует,
Как только я открою третий глаз
На то, что для тебя не существует.
Я так его открою широко,
Свой третий глаз, лучистую лампаду,
Что распахнется дальний свет легко,
Давая силу творческому взгляду.
Я буду видеть лепестками губ,
Всей кожей, кровью, плотью долговязой.
Для этой цели ум кудрявый груб
И не чета Поэзии трехглазой.

Узел молний свивается туго,
Раскаляется трубная медь,
Чтобы ангельский голос оттуда
Нас оплакать хотел и воспеть.
Это наше священное право —
Остро, вечно нуждаться в любви,
Чтобы ангел светился и плавал
Над тобой, как над всеми людьми.

В лабиринты магической меди
Дует огненно-черный трубач.
Он подобен горящей комете,
Извергающей пенье и плач:
Это наше священное право —
Остро, вечно нуждаться в любви,
Чтобы ангел светился и плавал
Над тобой, как над всеми людьми!

Пламя белое, звездная пена
Вихри вьют на висках трубача,
Плачет кровь и поет, как сирена,
Во вселенское ухо журча:
Это наше священное право —
Остро, вечно нуждаться в любви,
Чтобы ангел светился и плавал
Над тобой, как над всеми людьми.

Нет нам счастья без этой корысти —
Без любви, разделенной на всех!
Музыканта лиловые кисти
Пахнут медью, как воздухом снег.
Он слюну из трубы выливает,
Отрывая мундштук от губы,
И пленительный блюз напевает,
Выливая слюну из трубы.

И пленительный блюз напевает
Его ангел, летящий домой,
И на Млечном Пути оставляет
След, похожий на негра с трубой.

Поезд летит во мраке,
В Крыма полночной басме,
В звездах, в железных искрах —
В красных слезах колес.
Цепь тарахтит на баке.
Вспыхивает и гаснет
Фонарь — как в кино артистка.
Ветер. Дым папирос.