Юнна Мориц - Стихотворения

Слезы и угрозы,
Море обаянья,
Ризы и круизы,
Лесть и покаянья,

Дуракавалянье —
Все ведет к разрухе!
Наше смерть — кривлянье
Старца и старухи.

Ни античной позы,
Ни лихих затрещин —
Так бросают Музы
Хор мужчин и женщин.

Берегись, ребяты!
Не резвись в ухмыле!
Да, не вы — рогаты,
Но не вас любили!

За такие рожки
Вы бы, мои крошки,
Поползли под пушки.
Неча бить в ладошки!

Музы наши, Музы,
Что же вы, куда вы?
Чьи это гипнозы,
Где эти удавы?

Хуже нет заразы!
Где сверкнет секира?
Озверели Музы —
Бросили кумира,

Ничего не взяли,
Нет, не разорили!
Пышную кумирню
Даром подарили.

Но с какой цикутой
Этот скарб сравнится?
Что за гений лютый
В Музах коренится!

И к каким красавцам
Наши Музы мчатся,
Еле успевая
С прежними прощаться?

Что-то их не видно,
Что-то их не слышно,
В чьи объятья мчатся
Музы так послушно.

Горе, горе — сердцу,
Если Музам цену
Подглядит сквозь дверцу,
Уличив измену!

Косточкой вишневой —
В мякоти заката…
Все, что стоит жизни, —
Очень облакато.

Я крикнула однажды недоучкам
Сто лет назад, такого-то апреля
Я крикнула по молодости лет,
Что рабский ум, бесчуственный,
бесстыжий,
Чудовище развратной Конъюнктуры
Врет — и не может Пушкина любить!
Меня трясло. Арба катила дальше.
Над марганцевым фаршем тухлой фальши
Повис тяжелый, зверский, спертый вздох.
Я лаяла на ветер: — Да, зубрили!
Да, классе в третьеми к елке серебрили
Руслана и Людмилу, но любили
Лишь анекдот! И в этом весь подвох!
Невежесть вашу обеляет Пушкин,
Но свежесть вам являет Золотушкин,
Жуликоватый парень и рифмач, —
Он души вам тетешкает ретиво
Белибердой любви и детектива,
Но эта смесь питательна на диво
И популярна, как в холеру врач! —
Арба катила. Пенилась клоака.
Я голову теряла, но однако
Я лаяла на ветер, как собака:
— Не поминайте Пушкина вотще!
Ведь богом есть и честь, и стыд, и совесть,
И Белкина пронзительная повесть,
И Командор в нетлеющем плаще! —
Мне моментально голову срубили.
— Она свергала Пушкина! — вопили. —
Ату ее, проклятую, ату! —
Устроили костер традиционный.
Но фонарем смотритель станционный
Светил в мою судьбу сквозь темноту.

Майский ливень перечмокал
Ребра кровель, щеки стекол, —
Уходя, он плакал, плакал…
А к полудню в бухте нашей
Вдруг запахло щами, кашей —
"Бела Барток" встал на якорь!

И теперь — везде матросы,
У ларька, где папиросы,
На качелях, в оперетте…
В лунной арке,
Ночью в парке,
Целовальный бродит ветер
В синей блузе и берете!

Бродит ветер целовальный,
Ветер, нежный и печальный,
Неминуемой разлуки,
Ветер чистый, ветер честный,
Распахни же ворот тесный —
И скрестим в объятьях руки!

Это счастье — лучше многих,
Благовидных и убогих.
Это счастье — без обмана,
Оно горькое, как море,
И туманом станет вскоре,
Потому что даль туманна…

Не пиши мне! Пусть волнами
Вечно пенится над нами
Эта нега, эта сила!
Если встретимся мы снова,
Ты увидишь, как сурово
Время с нами поступило…

Бродит ветер целовальный,
Ветер, нежный и печальный,
В синей блузе и берете.
Жаль, стоянка маловата,
Юность, жаль, коротковата,
Чистый ветер, честный ветер!

И, слывя знатоком чего-то
Возвышенного и загадочного,
Он знал, что его работа —
Производить впечатленье
То ли професора музыки,
То ли поэта упадочного,
То ли сфинкса, на чьи вопросы
Не ответив, умрет поколенье.

Обожанье он брал, как взятку,
За все — за седые кудри,
За кашель, за остроумье
Парадоксов, за желчи пламя,
И за бархатную крылатку,
И за то, что мозги он пудрил,
Предсказуя, как Нострадамус,
Все, чтов жизни случится с вами.

И, взглянув на мои пятнадцать,
Он сказал мне, что я — скрипачка
И что нечего сомневаться —
Я прославлюсь на полвселенной:
Денег — тачка, поклонников — пачка,
В тридцать лет я умру от сердца,
И останется на пластинках
Мой талант необыкновенный.