Игорь Чиннов - Собрание сочинений - В 2 т. Т.1 - Стихотворения

Не каменным, живым. Родные Музы
Меня спасут от роковой Медузы?

Зеленый скарабей, и черный скорпион,
И ястреб каменный, огромный — Аполлон!

Здесь путь небесных тел исчислил Птолемей
И с ним беседовал зеленокрылый змей.

Средь иероглифов плыла твоя ладья
В темно-зеленый мрак иного бытия.

Здесь правил бог-баран. Священный крокодил
К священной черной кошке с нами плыл.

И большеглазые рабыни — в профиль к нам —
Кормили ибисов, святых, у входа в храм.

А дружелюбный бог (но с головой шакала)
Нас уверял, что смерть — лишь новое начало.

Мы лотос нюхали, и мазью благовонной
Нас отрок натирал, в прекрасное влюбленный.

И в царстве смерти мы — богами становились,
И выходили к нам Изида и Озирис.

Бежал щенок по краю океана
За шестилетним мальчиком, виляя
Счастливым хвостиком. Почти осанна
Была в блаженстве тоненького лая.

Щенок был справа, океан был слева,
И между ними мальчик шестилетний
Бежал в закат вдоль пенного прилива,
И делалось безлюдие заметней.

Вы знаете? И на другой планете,
В галактике далекой и туманной
Вот так же носятся щенки и дети
У берегов другого океана.

Да, так же, так же — ничего не зная
О дальних звездах, грозных и великих,
И не пугает местность неземная
Их — шестикрылых или — шестиликих.

Грех легкомыслия разве простится?
Хочется душеньке в рай попроситься.
(Небо, как терем, как райская птица:
Яркий закат, многокрасочный, длится.)

Много грехов у тебя? Вереница?
Взвыла душа, как на месяц волчица.
Брось, погляди: тишина золотится.
В терем войди, как царева девица.

Видишь: купаются в нежных закатах
Души детей, шалунов плутоватых.
Множество душ, голубых и крылатых,
Реют, прощенные, в Божьих палатах.

Терем в алмазах, сапфирах, агатах.
Только — туда не пускают богатых.
Мы не богатые. В общих палатах
Грелись, тоскуя — в казенных халатах.

Своенравница, затейница, забавница,
Своевольница, Судьба моя, Судьбинушка!
Заиграется, устанет, затуманится –
И куснет меня, драконушко, змеинушка.

А бывает — обернется добрым молодцем,
Подойдет ко мне — царица Шемаханская,
А потом вдруг — печенегом или половцем,
В шапке рысьей или куньей (милость ханская!).

Но слетает слету шапка та косматая,
Говорит Судьба: — Не плачь, сейчас помилую. –
Превращается, гляди, стрела пернатая
В драгоценную Жар-Птицу синекрылую.

Я молю ее: — Судьбинушка, голубушка,
Не ласкай меня так нежно, нежно-бережно,
Дай подольше посидеть у края бережка,
Злая Смертушка презлая, Душегубушка!

Как белые птицы, летали высокие ноты,
И к нам опускались флейтисты с нездешнего неба.
Над пыльной дорогой мерцали следы позолоты,
Как тень Аполлона, как тень лучезарного Феба.

Хрустальная роща блистала над синим заливом,
За старым пророком бежал розоватый ягненок,
И белые кони вослед голубым переливам
Несли золотистых, прекрасных, нагих амазонок.

И полнилось небо конторщиками, продавцами,
Они улетали на радостный остров Цитеру.
Конторские книги махали большими листами,
Сгорая, сияя, волшебно несясь в стратосферу.

И в нежных пейзажах Ватто или Клода Лоррена
Вели хороводы сенаторы и прокуроры.
И туча неслась, в темноте загудела сирена,
А мы отдыхали на ложе богини Авроры.

Убитой было девяносто восемь,
Убийце восемнадцать. Сколько жертве,
Скажите, оставалось жить? Неделю?
Ну а ему? Лет шестьдесят, пожалуй.

Он изнасиловал ее. Старуха
Уж технику любви полузабыла.
Она сама, наверно, удивлялась
Смешному вкусу мальчика смешного.

Мне жаль его. Ее — почти не жалко.
Шел дождь, когда его казнили. Было
Еще темно. Да, то-то и оно-то.
Такие-то дела. И что тут скажешь.

В одну телегу (Пушкин!) «впрячь не можно»
Весь мир (увы!) голодных и рабов.
Телега жизни… Ей не быть порожней:
На ней поклажа из людских горбов.