Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Рустам свои одежды раздирал,
Рыдал, землею темя осыпал,

Взывая: «О мой шах! Воитель славный!
Где в мире муж тебе найдется равный?

Я горд был добрым именем своим,—
И мой позор теперь неизгладим!»

И долго плакал он, и молвил слово:
«Ты был как солнце бытия земного!

Твой дух к престолу вечного пойдет,
А враг твой жив, он твой посев пожнет!»

И Завара сказал: «О брат любимый,
Щадить врагов природных не должны мы.

Ты помнишь — вещий нас учил мобед,
А это — древней мудрости завет:

Кто львенка в доме у себя взлелеет,
Пусть помнит тот, что лев заматереет.

В стальную клетку ты запри его,
Иль разорвет тебя он самого!

Вражда — не заживающая рана —
Источник бедствий будущих Ирана,

Ведь был тобой Исфандиар убит,
И о тебе душа моя скорбит.

Умрешь ты — нас постигнет месть Бахмана;
Он истребит мужей Забулистана.

Не успокоится душою он,
Пока отец не будет отомщен».

Рустам сказал: «Когда судьба восстанет,
Ни злой, ни добрый не противостанет.

Я поступаю, как велит мне честь.
Постыдна добрым низменная месть.

Кто зло творит — падет, сражен судьбою…
Ты не крушись над будущей бедою».

Табут железный тут соорудили,
Китайским шелком дорогим покрыли.

И был пропитан амброй и смолой
Исфандиара саван гробовой.

Покровы сшили из парчовой ткани.
Рыданья не смолкали в ратном стане.

Рустам царя парчою облачил,
На голову корону возложил.

Тяжелой крышкой в темном саркофаге
Сокрыли древо царственной отваги.

Верблюдов привели, как надлежит,
В попонах драгоценных до копыт.

На мощного с двумя горбами нара
Поставили табут Исфандиара.

По сторонам его верблюды шли,
А следом войско двигалось в пыли.

Все головы под зноем не покрыты,
И в кровь у всех истерзаны ланиты.

Пшутан перед иранским войском шел,
Коня богатыря пред войском вел.

Ступал понуро прежде горделивый
Скакун, с отрезанным хвостом и гривой,

Покрытый перевернутым седлом,
В броне, в оружье шаха боевом.

В Иран ушли войска. Бахман остался.
Все дни он плакал, все не утешался.

Рустам увез Бахмана в свой дворец.
Берег его, как любящий отец.

И вот к Гуштаспу весть гонцы примчали,
И царь поник в смятенье и в печали.

И разодрал свои одежды шах,
Короной и главой повергся в прах.

Плач поднялся в Иране. И все шире
Весть о несчастье расходилась в мире.

Князья снимали пышные венцы,
Унынием наполнились дворцы.

Гуштасп взывал: «О, сын мой — светоч веры!
Убит… О, скорбь! О, мука мне — без меры!

От Манучихра и до наших лет
Тебе подобных не было и нет.

Твои деянья были беспримерны,—
Ты сокрушил твердыни зла и скверны».

Князья, не в силах более молчать,
Пришли к Гуштаспу, принялись кричать:

«Эй ты, несчастный! Алчный грешник старый!
За что ты погубил Исфандиара?

Ты в пасть дракона сам послал его,
Чтоб не отдать престола своего.

Тебе прощенья нет! Позор тебе!
Твой трон — проклятье и укор тебе!»

И всеми сразу был Гуштасп покинут.
Был свет его звезды во тьму низринут.

Та весть сестер и матери сердца
Сожгла. И с плачем вышли из дворца.

Шли босиком, волос не покрывая,
Румийские одежды разрывая.

Шагал Пшутан пешком — в слезах, в пыли…
Вели коня, железный гроб везли.

И говорить не в силах от рыданий,
Повисли мать и сестры на Пшутане.

Молили: «Крышку с гроба снять вели,
Чтоб видеть мы лицо его могли!»

А муж Пшутан — как будто ум терял он —
Бил по лицу себя, рыдал, кричал он.

«Зубила принесите, — он сказал,—
Откройте гроб! Мой Судный день настал!»

Вот крышку гроба тяжкую открыли,
И зарыдали все и завопили.