Марина Хлебникова: Проверка слуха

Мой каждый шаг — находки и потери:
то лезу вверх, то вниз слетаю с круч.
А за спиной захлопывают двери
и в темноту выбрасывают ключ.

На каждый вдох, улыбку, каплю, строчку,
на час покоя, годы мятежа
мне просто жизнь оформила рассрочку,
в которой нет отмены платежа…

В разобщеньи под общей крышей —
автономность опасный зверь! —
отвыкаем друг друга слышать,
не считаем людских потерь.

Дом гудит, как весенний улей,
чудо века и сотен сот!
Не смыкаются наши судьбы,
параллелятся — вот и всё.

Не поможет ни суд, ни вече —
век диктует, какой там бунт!
Только жалко мне каждый вечер
мёртвой лодкой лететь на грунт,

чтоб тонуть в новостях экрана,
незаметно съедая ночь…
Там, за стенкой — живая рана,
но меня не зовет помочь.

Там за стенкой — живая радость,
но её не спешат делить…
Может, просто самой мне надо
постучаться и дверь открыть?..

Детство вниз скатилось по перилам,
ясный взгляд, прощальный взмах платка,
ласточкой весенней в небе взмыло
и осталось запахом цветка…

Какой мужчина! Ах, какой мужчина!
Он, без сомненья, знает в жизни толк:
сменил работу, женщину, машину
и вылетел на следующий виток!..

В венецианский канал
превратил мою улицу дождь
В мокрый веселый бал
я выхожу, как дож,
в сказочный карнавал,
в радуги перепляс!
Площадь — огромный зал,
капли танцуют вальс.
В лужу ступаю важно:
— Здравствуйте! Бона сера!
Вот мой корабль бумажный,
нету лишь гондольера,
это не страшно, право,
город — пера абрис…
Ливню кричу я «браво»!
Ливню кричу я «бис»!
Только бы дождик дожил —
ярким, цветным — не серым!
Буду сегодня дожем,
свитой и гондольером!

Чем пахнут дороги?
Бензиновым дымом,
клубящейся пылью,
оврагом полынным,
затерянной былью,
несбывшейся сказкой,
непрошеным словом,
оборванной лаской…
А, может быть, домом?
Порогом знакомым?
И мамой —
дыханьем её невесомым?..
…Любая на свете дорога —
к порогу и от порога…

Я падала больно, ревела, вставала,
колени и локти я в кровь разбивала,
а мама, лаская дрожащий комочек,
шептала: «Ходить ты научишься, дочка!»
Колени в порядке — шагаю, не трушу,
но вот спотыкаюсь и — вдребезги душу!..
Осколки в газетку смету осторожно,
свое пентамино сложить мне несложно:
вот место любви и надежды, вот — веры,
вот это — привычки, а это — манеры,
тут место забот и печалей, тут — жалость,
ну вот, посмотри, ещё много осталось!
Достоинство, гордость, к мещанству презренье,
а эти осколки — мои озаренья…
Вот тут потускнело, а там — потерялось,
я слезы не лью — ещё много осталось!
Жестокость и трусость — крупинки металла
(с асфальта ведь я всё подряд наметала!) —
и зависть, и подлость, и жадности крохи
ползут по душе, ищут места, как блохи.
Я им не позволю забраться поглубже,
я лучше опять раскрошу свою душу —
столкну с подоконника жестко и грубо,
а после возьму семикратную лупу,
промою осколки, чтоб каждую малость
сложить и сказать: «Ещё много осталось!»

Любое время исторично —
и час, и век, и день за днём…
Кому дано категорично
судить о времени своём?

Оно ещё расставит знаки,
оно ещё воздаст сполна
и, как обычно, после драки
на щит поднимет имена…

И мы забудем, что вторично
и похороним мелкость тщет…
Кому дано категорично
судить о времени вообще?

Сложите мечи, эрудиты!
Не хмурься, высокий Парнас!
Я буду и гнутой, и битой,
но после, потом, а сейчас
бегу бестолково, но резво,
не прячу дурацкий вопрос —
скорей, вполпьяна, а не трезво,
скорее, взахлёб, чем взасос!
Стучусь в неоткрытые двери,
люблю без насилья строку…
Стараюсь идти без истерик —
пока это всё, что могу.

Преждевременны итоги —
целы, в общем, кулаки,
не истоптаны дороги,
и не сбиты каблуки.

По асфальту, по мощёнке:
от «привета» до «пока» —
сколько будет непрощённых
слов, слетевших с языка?

Кто-то спросит: «Всё блажишь ты?»
Кто-то буркнет: «Лгунья, тать!»
Сколько будет непростивших?
Кто возьмётся подсчитать?