Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Она любила каждого из тех,
кого она любила, будто ТЕХ —
ОСМОТР с отличием прошедшую машину.
И говорила просто, без ужимок:
«А ты что думал? – как девчонка, вверх
ногами неизвестно с кем лежи, мол?
Нет, я сперва узнаю, с кем он жил
или живет. Каков оклад и пыл.
Не пьет ли. Можно вызнать без нажима.
И если все в порядке – мой навек».

Она любила каждого из тех,
кого она любила временами —
в любое время года: лег ли снег
тяжелый, неразборчивый… весна ли
смутила грязь незамерзавших рек…
иль лето белое отметило крестами
ночные окна… иль уже листва
осенняя пятнала ее зонтик…
Любимые сменялись, как сезоны —
по всем законам злого естества.

Она любила каждого из тех,
кого она любила – больше всех
и более самой себя, конечно —
терпела издевательства и смех,
делила щедро прихоти утех —
она любила каждого в надежде,
что и ее полюбит человек
какой-нибудь. И потому заранье
любила всех за это упованье.

Она любила каждого из тех,
кого она любила, но до тех
лишь пор, пока нужна была им эта
любовь ее – не ведая ответа,
не зарясь на разительный успех,
не утоляя собственного пыла
(а в ней его едва ли много было),
покуда срок нужды в ней не истек,
она их всех воистину любила.

Она любила каждого из тех,
кого она любила – не навек,
но каждого любила без оглядки,
не думая о сроках страсти краткой.
Но появлялся новый человек.
Он был хорош. И значит – все в порядке.
Сама, того не ведая, с ума
сводя порой иного, без оглядки
глядела вдаль – на лица и дома.

Она любила каждого из тех,
кого она любила – без помех,
раздумий, слов иль слез еще! Бывало,
ее после разрыва удивляло,
как мог ей полюбиться пустобрех
такой… На деле же их всех
она не видела. Она лишь изменяла
со всеми – изменяла одному,
любимому столь долго потому.

Смешны ее веснушки
на маленьком лице.
Не вспоминай дурнушка
об этом подлеце.

Не брей своих подмышек
и глаз не подводи —
выписывай из книжек
научные труды.

Довольно заниматься
сведением бровей —
займись трудами Маркса
и дальше их развей.

И он, подлец, узнает
(не Маркс, а твой подлец),
какой посредством знаний
ты станешь, наконец.

Всё может Божья милость
до воскрешенья вплоть:
Маруся защитилась.
Храни ее Господь.

Мы с Женькой встретились сперва,
когда мои хозяева
свезли меня на дачу.
Все лето прогуляли ТАК.
Он на гармошке был мастак.
Но подступаться начал.

Однако я себя блюла.
Хоть лапал он меня дотла.
В Москве по нем томилась.
Он приезжал по выходным.
В подъезде мы стояли с ним —
хозяйка не бранилась.

Потом он в армию ушел.
Сказал, не дожидайся, мол.
И писем мне не слал он.
Но я ждала его – с ума,
видать, сошла, хоша сама,
но ТАК с одним гуляла.

Он с армии привез жену
себе. Фабричную одну.
Видать, поила шибко.
Кудрей-то, Господи, кудрей! —
да шестимесячны у ней
и брюхо, и завивка.

Он, как пришел, – сейчас ко мне.
А я ему: ступай к жене —
она вить губки красит.
Тут он мне в морду этак во —
ему подружка про мово
насказывала басен.

Сама позарилась, поди.
А он и рад. Ну, погоди.
Ходил один за мною
лет пять: тихоня и не пьет.
А мне уж двадцать пятый год.
И я пошла женою.

Ну, от хозяев, ясно, взял.
Пошла я в дворники. Подвал
нам в новом доме дали.
И Женька – тут как тут. Да я
поди, сумею устоять,
хоть дрался он вначале.

Ведь мой-то что – уж больно стар:
и заступаться бы не стал —
куда ему – портянка.
А Женька, Женька – парень. Вить
я жду, когда он снова бить
придет меня по пьянке.

У мово ли у милка
Сладка водочка горька.
Горше водочки – медок.
Помер, помер мой милок,
помер, помер кавалер,
помер сокол – околел.

В меня миленький гостил —
все до ниточки спустил —
целовальникам сволок.
Помер, помер мой милок,
помер, помер кавалер,
помер сокол – околел.