Яков Тублин - Образ жизни

О, всё ты слышишь,
Всё ты видишь,
Мой древний, стойкий мой народ!
На тёплом, на родимом идиш
Подводишь общий скорбный счёт.
Какие вырыты могилы
Для мудрой азбуки твоей,
Но всё звучит «Хаванагила»,
И возрождается еврей.
Что в пятой ты графе напишешь,
И что в какой графе иной,
Когда ты общим смрадом дышишь
Земли, как мачеха, родной?
Любая подлая дешёвка
Здесь топчет твой природный дар.
И что ни день, то вновь уловка
Под самогонный перегар.
Фольклор твой жёлтою слезою
Исходит, светлою слезой.
Глаза глядят, и рот смолою
Не запечатать: «От азой!» [19] От азой! — вот так! (идиш).
И только души предков светят,
Их голоса ещё звучат.
Не говорят на идиш дети —
Надежда только на внучат.

И до меня терпели и скорбели,
Но в годы бед голодных и смертей
Узнал и я, что сам из колыбели,
Из скорбной той,
Узнал, что я — еврей.
Что я печатью мечен иудейской,
Что я изгой в своей родной стране,
Что виноват я матерью еврейской —
И знак презренья лишь за то на мне.

И, стало быть, — ни счастья мне, ни славы
В краях российских нечего искать.
…У страшной сталинградской переправы
Зачем спасла меня от смерти мать?
Затем, чтобы потом все эти годы,
Весь этот сонм сплошных ночей и дней
Доказывать каким-то тёмным гадам,
Что я не хуже их, хотя — еврей.
Чтобы всю жизнь выслушивать угрозы,
И с боем брать гнилые рубежи.

Что толку!
Даже Маркс или Спиноза
Для них — не больше, чем пархатый жид.

Мне кажется, что все усилья даром,
Мне кажется — украли жизнь мою.
И чудится — над новым Бабьим Яром,
Перед расстрелом я опять стою.

Сколько б ни длился мой жизненный путь —
Горечи этой забвенье не тронет:
Не воскресить, никогда не вернуть
Сестру мою Яну и брата Моню.

Да поубавилось ближней родни
И у меня в этом горе вселенском.
Под Вознесенском зарыты они,
Под Вознесенском…

Всё это снится в предутренней мгле,
И подступают тоска и обида:
Страшно не то, что их нет на земле, —
Страшно, что жив ещё тот, кто их выдал,

«… Это иудеи — всей беды основа —
Нас лишили воли и земли.
Это Каганович, это Троцкий Лёва
Русское крестьянство извели.
Это всё они — пархатые поганцы —
Разорили дочиста страну.
Да не из обрезов, а из обрезанцев
Казаков косили на Дону.
Вышли, словно вепри из большого леса, —
Сразу мор пошёл и недород.
И в своих корыстных, подлых интересах
Стали, гады, спаивать русский наш народ.
Питер и Москву замазали позором,
Все святыни обрекли на слом:
Повзрывали церкви и соборы —
Синагог настроили кругом.
Акают и окают для вида,
И своё происхожденье скрыв,
Носят на исподнем все звезду Давида,
Снится им Израиль, Тель-Авив.
Всё у них в руках — и власть и сила,
Потому и суд они вершат.
Вот теперь лишили нас сахара и мыла,
Дай им волю — и воды лишат.
Ох, мы проглядели с простотой мужицкой
Этот в революции изъян:
Свердлов и Зиновьев, Моисей Урицкий
Предали рабочих и крестьян.
Русичи, страшитесь этой силы грозной!
Перестройкой пользуясь сейчас,
Из могилы встали Пастернак и Гроссман —
Им неймётся опорочить нас.
Хватит! Надоело! Мы терпели долго!
Терпим, а просвета не видать.
Ох, глядите, братцы, как бы наша Волга
Не стала в море Красное впадать!..»

Я брал уроки у рассвета.
И мне далась учёба эта
Не так беспечно и легко.
Я брал уроки у заката,
У речки, у тропы покатой,
Что убегала далеко.
Когда кипели в сердце слёзы,
Я брал уроки у берёзы —
Её щемящей чистоты.
Когда уже сдавали ноги,
Я брал уроки у дороги
И у небесной высоты.

Я не стремился стать богатым.
И мне была сладка растрата
Души бездомной и судьбы.
Я брал уроки у разлуки,
У птицы, что просилась в руки,
У чёрной заводской трубы.

И вот теперь, дождём прошитый
И градом ледяным пробитый,
Я пред зимою одинок.
Снег ранний падает и тает,
И до земли не долетает,
И новый мне даёт урок.

Всю душу отдал Октябрю и Маю,
И потому, наверно, без души
Я дни свои бесцельно проживаю
В промозглой развороченной глуши.

Видать, дана была и мне отвага
Пожертвовать и пренебречь собой.
И я старался, даже раньше флага,
Взойти над баррикадою любой.