Яков Тублин - Образ жизни

Среди мыслей и дел,
И мгновенных идей
День взошёл,
и созрел,
и сломался,
Мне сегодня везёт
На хороших людей:
Ни один паразит не попался.
Солнце всходит,
Уходят ненастье и тень;
Запоздалая брезжит удача.
Если б в жизни везло,
Как везёт в этот день,
Всё, наверное, было б иначе.

Когда ещё пещерный человек
Селился по брегам прозрачных рек,
И первые налаживались луки —
Была уже в зародыше видна
Грядущая зловещая война;
К ней приспосабливались головы и руки.

Когда впервой поднялся род на род,
И кто-то первый двинулся вперёд,
Оставив за спиной свою пещеру,
Тупым вооружившись топором,
В чужой пещере учинил погром —
Они открыл вражды и горя эру.

Когда? Тому назад сто тысяч лет
Пещерник, по-походному одет,
А может, налегке — с копьём и камнем, —
Издав Войны безумно дикий рёв,
Он разметал соседа жалкий кров
Захватнически грязными руками.

Не мамонт был и не бизон пред ним —
Такой же человек и побратим,
Но он не узнавал в нём побратима.
Тогда дикарь предположить не мог
В какой та драка выльется итог,
В какой жестокий счёт, необратимый.

Неузнаваемый герой,
И трус неузнаваемый
Встают в один и тот же строй
На городской окраине.

Встают у городских ворот,
Где вражий дух зловонится.
Плечом к плечу идут вперёд,
Плечом к плечу хоронятся.

Кто первый вымолвит «Пора!»,
На супостата двинется,
Кто первый прокричит «Ура!»
И на врага накинется;
Кто будет первый здесь убит
Из тех, в огне которые,
Народом будет не забыт,
И не забыт Историей.

Но тех, что вышли из огня,
Железом не испорченные,
И уцелели — не винят,
А воздают им почести.

А тот убит, да не забыт
Родными, другом, городом;
А тот забыт, хоть не убит,
И не представлен к ордену.

Но вот настал и твой черёд —
И ты встаёшь, не думая.
И в полный рост идёшь вперёд —
Беда у городских ворот!

В августе сорок второго года
Выпала хорошая погода,
Вызрели арбузы на бахче.
Над Красноармейском — воздух чёрный,
А на Волге — нефтяные волны,
Самолёт в прожекторном луче.

Мы живём в дому большом, холодном
Вместе с мамой, на пайке голодном.
Во дворе — заброшенный амбар.
И порою кажется, что к ночи
Прокричит последний в жизни кочет,
И последний догорит пожар.

Но однажды очень тёплым утром
В нашем быте, по-сиротски утлом,
Будто луч надежды засиял:
Прошуршали у калитки шины,
Тормознула старая машина,
И шофёр меня в кабину взял.

Сын его — товарищ мой и сверстник
(С ним осколки собирали вместе,
Лишь налёт закончится едва) —
Восседал в кабине очень важно.
Как сынок отца-шофёра каждый,
Знал «автомобильные» слова.

Едем мы втроём в машине крытой
По дороге, бомбами разбитой,
Едем на ближайшую бахчу.
А вокруг стоит такое лето,
Зеленью обугленной одето!
Кажется: не еду, а лечу.

Ах, бахча-баштан, какое диво!
Как дышалось счастливо-счастливо —
Красный сок так сладок и лучист!
— Лопай, пацанва, рубай от пуза,
Не робей — не лопнешь от арбуза.
Только бы не прилетел фашист.

Но фашист — как будто, гад, подслушал —
Прилетел, подлец, по наши души:
Небо почернело от крестов.
Он летел к заводу и посёлку,
Сыпал бомбы на бахчу без толку —
И арбузы проливали кровь.

Грунта окровавленные груды
Вдруг возникли рядом. И отсюда,
Нам казалось, что не убежишь.
Мы скатились в лог, в кустарник колкий;
И над нами взвизгнули осколки,
В этот раз мою не тронув жизнь.