Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

К плетню он подошел, учтив и хладнокровен,
Чтоб слышно было всем, залез на груду бревен,
Сушившихся в саду, и вдруг, как ветром сдуло,
Исчез — и нет его! Белея, промелькнула,
Как голубь, белая тулья конфедератки,
Протазий к конопле помчался без оглядки.
Тут Лейка выстрелил, но не попал по цели,
Протазий в хмель залез, тычины захрустели,
Забрался в коноплю и крикнул: «Протестую!
Неправомочен акт! Стараетесь впустую!»

Протест Протазия, как залп последний, грянул,
Защита сломлена, и враг на стены прянул,
И дворня, наконец, насилью уступила.
Все шляхта грабила, что под рукою было.
Не тратя времени, забрался в хлев Кропило;
Он окропил волов и двух телят, а Бритва
Хватил их саблею. Кипела рядом битва,
Там Шило действовал, колол он под лопатки
Свиней и поросят, бегущих без оглядки.
Пришел гусиный час. Теперь пиши пропало!
Те гуси, что спасли когда-то Рим от галла,
Напрасно, гогоча, о помощи молили,
Но Маилий не пришел — гусей не пощадили!
Одних передушил, других живыми Лейка
Подвесил к поясу. Гусиная семейка
С шипеньем, гоготом сновала под ногами,
А Лейка, поднятый гусиными крылами,
Носясь по птичнику, осыпан белым пухом,
Казался Хохликом, ночным крылатым духом.

Меж тем в курятнике буянил Пробка хмурый,
И от руки его бесславно гибли куры,
С насеста он тащил железными крючками
Хохлаток-курочек совместно с петушками,
Душил их тотчас же с решимостью суровой.
Вскормила Зосенька тех кур крупой перловой!
Эх, Пробка-дуралей! За это преступленье
Не вымолить тебе у Зосеньки прощенья!

Гервазий, вспомнивши былых времен обычай,
Отправил тотчас же шляхетство за добычей,
На поясах своих, как в старину бывало,
Велел он притащить бочонки из подвала.
Бочонки шляхтичи охотно облепили,
Киша, как муравьи, их к замку покатили,
Который занят был шляхетством для ночлега, —
Хотели там они пожать плоды набега.

Вот сто костров зажглось, румянится жаркое,
И ломятся столы, вино течет рекою,
Пропить, проесть, пропеть им эту ночь охота,
Но стала шляхтичей одолевать дремота.
Меж тем идут часы, за оком гаснет око,
Кивают головы, и шляхта спит глубоко,
Кто с чаркою в руке, кто водку в кружку вылил, —
Так победителей брат смерти — сон осилил!

Храпящих шляхтичей не разбудить — куда там! —
С десятком фонарей ворвавшимся солдатам;
Набросились они на беззащитных спящих,
Как будто пауки на сонных мух жужжащих,
Что обвивают жертв мохнатыми ногами
И называются в народе «косарями».
Увы! Покрепче мух спьяна уснули паны
И, бездыханные, валялись, как чурбаны,
Хотя вертели их, как на току солому,
И, одного связав, шли тотчас же к другому.

Но Лейка, тот, что был кутилой самым рьяным,
И всех перепивал, не напиваясь пьяным, —
По два антала пил и даже не шатался,
Когда беседовал, язык не заплетался, —
Но Лейка-удалец, хотя уснул глубоко,
А все же приоткрыл сомкнувшееся око
И что же увидал? Страшенные две рожи
Склоняются над ним, на всех чертей похожи,
Топорщатся усы, и четырьмя руками
Страшилы шевелят, как будто бы крылами.
Вот чертовщина-то! Хотел перекреститься,
Но к боку правому пригвождена десница,
А шуйца — к левому! Тут понял он спросонок,
Что сам он перевит, спеленат, как ребенок!
Зажмурился бедняк — глаза бы не глядели!
Лежал ни жив ни мертв, вздыхая еле-еле.

Кропитель вскинулся и замер с перепуга,
Его же кушаком его связали туго.
Напрягся, подскочил рывком остервенелым —
На шляхтичей упал своим могучим телом.
Как щука на песке, метался, разъяренный,
И, как медведь, ревел — а глоткою луженой
Кропитель славился — «Насилие! Измена!».
Медвежий рев его всех разбудил мгновенно.