яшка казанова: стихи

шершавый пласт ее ладони –
к моей щеке, на алость дойной –
берите целое ведро!
и мажьте небо красным, юным
румянцем женщины. до юга
от осени – рукой подать.

подать ей руку, прилепиться
к ее руке... рецепт написан,
она – мой доктор. и педант
не в меру. значит будет снова
на кресле доктора зубного
свидание. и я отдам
на растерзанье бормашины
зубного нерва визг мышиный
и рот, шальной не по годам.
2001/11/13

что может быть ненужней моего лица?
на него так много дев любуется-молится,
на него так мало теней падало,
а если и были, то от рук, порхающих парами.

следы от пощечин с лица сползли кожурой,
замирали под кожей такой ровной, такой живой,
что шрамами выпачкать было западло
мое лицо: глаза океанами плещут на лоб,
захлебывают пространство, меня укрывая от
каракатиц, время жрущих хрустяво. цейтнот
постепенно перерастает в старость,
в ришелье морщин.
самое сильное чувство – чувство стада:
хочешь меня? – ищи.

только забудь про компас ресниц –
натяну паранжду.

мой ангел спитспит, ему что-то снится –
я не разбужу. я не разбужу.
2001/11/13

ты – допингом сладким, ты – джойнтом жженым,
раздвоенным шприцем стального жала...
я разрываюсь на две тяжелых
чумных половины земного шара.

ломается тело в молекулярно-
бесстыдную массу, в труху инстинктов.
пусть две этих девки со мною лягут,
ведь ты мне заранее все простила.

я буду любить их, двойняшек-кошек,
вываливать нежность тяжелым студнем,
трещать под ними уставшей кожей...
окно белесо. они уснули.

и я, наркоманка, в зрачок толкаю
твою фотографию (больно, остро)
ты очень солнечная, такая,
что я подохну от передоза.
2001/11/14

курильщик опиума. сон отвратно-ватный:
журнал мурзилка, холодящий вальтер,
раздвинутая похоть, тишина...

вчера в прихожей фуэте вертела –
каблук не выдержал сие нахальство тела
и вырвался, оставив пятке гвоздь.

так бесподобно женскость пробивалась
во мне ко мне. и ей осталась малость –
дойти до горла и излиться в плач
по сломанному каблуку...
2001/11/14

вплавляю свою тишину в разговор.
женское – в женское: не по-библейски.
люблю. не тебя. не себя. никого.
никто задохнулся от ласковой лести,
которая льет из моей тишины,
такой неподатливой бабским болтушкам.
люблю. не тебя. ласты выброшены
на берег. и маска. и трубка. мне душно
от этого тихого небытия.
от жизни внутри. ты смеешься. и ало
твой рот колосится. и небо – ты. я
молчу, уцепившись за плоть одеяла,
за плотный угольник, за плюшевый край,
мне больно молчать безъязыкой улиткой.
любовная крошка, как уголь – икра.
любовная крошка по баночным литрам
рассована.
2001/11/14

возраст лишил меня самого главного –
мизинчики склеивать в знак равновесия...

глупо кричать наизнаночку гландами –
он это почувствовал тоже, и весь его
мир развалился на черное/белое
(читай: фотографии девушки познанной).
некому хвастать своими победами
и побеждать уже поздно (как поздно мне
вкалывать сладкие, гранотоминные
дозы лечебных надутотворенностей...)
он это почувстовал. ты не томи его,
нежно сломай полудетские ребрышки.
не дай ему вырасти в яркого юношу,
измятого женскими неврастениями.
(кои давно я охапкою ношу
где-то за щечкой...) ты растяни его
смерть на секунду длиннее, (не плакала)
чтобы успеть прошептать в назидание:
«возраст лишил меня самого главного...»
2001/11/16

примята предательством, как трава
на которой забыли газету пирушки,
подстилку под совокупленья.
не жалей меня, девочка, это бывает со всеми.
2001/11/20

странно прекрасен мой нежный цветок суицид
(я не о: пулях, веревках, карнизах, колесах),
он зарождался, когда пробивались резцы
в алом атласе тогда еще девичьих десен.

он выпускал свои тонкие стебли, когда
я колотилась по лужам троянской лошадкой.
знаешь, как славно его лепестками гадать:
любит-не любит. жениться меня приглашали...