Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

Лишь не верится очень-то
в соловьёв под июня гармонь...

Растёшь и умещаешься в душе, неведомой почти,
в свою вмещая неведомые чьи-то. Но полней
не делаешься. Жизнь идёт на скос...

Блуждаешь где-то. «Где-то там» почить
готовясь исподволь... Но на волне
качаешься Глядящего насквозь.

Блуждание и колет, и влечёт,
но, видно, не найдёшь, не поблуждая...

Упёршись Вседержителю в плечо,
покоишься, земли́ не ублажая.

А кто говорит «грустно»,
вовсе того не знает.
Стоит вдали хрустнуть
веточке – уж без сна и

ждёт самого татя,
прячась за все засовы...
Так понапрасну тратя,
что отдают за слово.

Зверь Тибра, насельница мест,
бродячая римлянка-крыса,
чей древний латинский замес
едва показался и скрылся
в воде, в унисон моему
движенью вдоль долгого брега
поплыл по волнам оберега...
И – глядь – унесён – коемужд!

День вычерпан. Рим устоял.
Затихли уставшие твари.
Но будто «стоит у станка»,
работая те же товары,
не спящий недремлющий Тибр,
последний слуга и вельможа
первейший... Кому – невозможно
ничей – приспособить – мундир.

Кто претерпит жару, сдаться холоду сможет ли? Тот
в полынью – что в костёр.
Как и прежде, одет в райской смоквы дрожащий листок,
на ошибки востёр.

Как положено, слаб, но случится – и в поле один
будет воином, чтоб
строить мир, засевать, ждать плодов, собирать, молотить —
не оставить мечтой.

И хитёр и горазд, как любая подлунная голь,
хоть простак простаком...
И толкает вперёд и назад эту землю ногой,
отрываясь тайком...

Лишь когда отойдёт, распознает, кем был и чем стал,
чтобы новый Адам
под дрожащим листком – каждый день, что течёт, как вода,
в поте жизни листал.

Аравийское солнце в Москве.
Свёрнут в точку, ну ладно, в овчинку
небосвод... Превращается в сквер
каждый куст на ходу не по чину...

Третий Рим, где фонтаны с водой
акведуковой? Молнии с громом?
Здесь от засухи губы сведёт —
замолчу, се молчанье не скромно,

а винительно – что за напасть?
Развяжи же язык мне, прохлада!
Я водицу ношу про запас
битый срок, и пора бы поладить.

Но чему-то нас учит, должно,
этот зной, безвоздушие, жажда...
И стоянье – тем паче ожог
аравийского солнца – не шашни.

Всё навыворот. Даже цветов
поменялась палитра. На грядке
пертурбация... Не воробей
злое слово – вот-вот улетит...

Причитания мнимых святош
не помогут. Захочет – нагрянет!
Мы и так помаленьку на грани
очутились... Не воля – уйти
из-под вёдра (читайте – неволи),
если краски – и те взаперти...
Но попробуй его запрети!

Подкрадётся, зашепчет, нагрянет,
развернётся последнею гранью
и покажет – в запасе ещё,
и уже запасайся плащом...

Это завтра. Сегодня мы грезим.
День проходит как посуху крейсер.
Тучка дразнит надеждой одной —
о сухое царапаем дно...

Но чему-то нас учит и вёдро.
Быть в достатке не невидаль бодрым.
Да и вжаждется снова любой
не познавший Отцову любовь.

Над облаками иван-чая
плывут воздушные дома...
Июльскую жару венчает
макушка лета. И томят
пейзажи прошлого, предчувствья
далёкого – скончанье лет...
Но шепчет на ухо про чудо
небесное цветок полей.

Не городские лилии... А тут,
во чреве грубого жилища,
в заброшенном дворе – в цвету
с невинностью своей излишней...
А на дворе стоит жарища.

Ах, эта поросль, этот миг,
продлишься ль ты в жестоком веке?
Нагая белизна томит,
притягивает взгляд... И веки
смежает охлаждённый вечер.