Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

Великое живёт не суетясь.
Но без тебя. Без комаров, без мошки...
И в стане новоявленных сутяг
перед кончиной вспомнишь о морошке?

Кто вслушается – друг, кто пролистал – не недруг.
У книг, как у земли, есть потайные недра,
и почва, и сады.

Кому цветок сорвать, кому плодов дождаться,
а осень подойдёт – сбежать из-под дождя-то —
обсохнуть и забыть.

Не всем же в гору лезть и проникать в утробу,
где каждый сердца нерв покажется утроен —
ведь в самом деле боль.

Коснулся, и за то – спасибо. Жизнь едина.
В ноябрьский воздух влит раствор грядущих льдинок —
дождливо. День – любой. Да здравствует любовь.

Холод – вор. Отбирает тепло
у земли. По Пречистенке ветер.
Далеко наверху протекло
и продуло – хвороба в конверте
нам отправлена. Почта не врёт.
До весны распечатывать будем.
Так и чахнет столичный народ,
распечатав на душу по пуду...

Играем в мяч. Подача за тобой.
Игра меняет правила по ходу.
Какой горнист нам выдует отбой,
который стряпчий сделает погоду?

А мяч – то мал и мягок, то велик,
и справится – играем не на деньги...
Играем жизнь. Она вот-вот велит
надеть скафандр – попробуйте, наденьте —

не выдержите. Каждый хочет сам
дышать и любоваться Божьим миром.
Живём, как и играем, по часам
таинственным. Она проходит мигом.

Ноль градусов. Меняет вещество
строение. Меняют суть предметы.
И открывает древние приметы
событий на пороге вещий сон,

которым спим... Прелюдия зимы.
Всего лишь утеплиться. Шарф повесить
потолще... В невозможное поверить —
пробиться! – не возьмёшь тепла взаймы.

Москву люблю (ни слова о плохом...).
Мы будем с ней в обнимку (в раскоряку).
Нас держит золотыми якорями
и маленькой подкованной блохой.

У меня под окном – я с тобою не меряюсь – сад!
Закисаешь везде. На земле уже скоро не хватит
уголков для тебя – пересчитаны списки услад.
Не поможет ещё, раз нутро оторочено ватой.

Только боль оживит. Я видала на пальчике след.
Ах, как радуюсь им, не любимым – и боли, и крови...
А продолжишь считать («ах, везёт!»), задержись на числе
предпоследнем... С последним – закроют.

А тяготы, отче, не груз, а всё, что имели.
Натруженных косточек хруст,
положенный поверху руст...
На сердце – что мелем.

Что мелем, то выплачем. Бог Один и свидетель.
Долг так и не выплачен. Плач почти что свирельный.

Свирель ли, слеза ли – одно, как есть, подношенье.
Слова-то – связали: на дно с такими на шее...

Пересекаешь вплавь, что кораблю по чину.
Но над тобой Господь, и на тебе почиет
послушника клеймо.

И морем дальше плыть лишь одному по силам.
«Подай на жизнь!» – тебя не раз сама просила —
ты вынимал клинок.

Был как клинок ответ, а обладатель воин.
И каждый примерял себе, и был не волен —
уж очень остр металл.

Добыть, и закалить, и заточить, по слову.
Лишь веря и любя – и никаких условий.
Утробой не мечтать.

Но в море и один – пловец. Среди сограждан
потомственный рыбарь.
И надобно кому, тот, если сердце жаждет —
от остова ребра.

Я вижу – нелегко питать голодных млеком.
Им подавай на зуб.
Им подавай – игру, испытанное Lego,
им не с руки на суд.

Но делатель монах, над ним иная воля —
он пашет и печёт,
и миру отдаёт, и хлеб его намолен.
Не говорю – почём.

Но в море и один – пловец, среди сограждан
потомственный рыбарь.
И надобно кому, тот, если сердце жаждет —
от остова ребра.

Остановка в пути и, как водится, время не ждёт.
Тем несноснее здесь в ноябре в предвкушенье снегов,
станет где снегопад захудалый холодным дождём
и заставит гадать и до утренних ждать синяков —