Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

здесь пролистан...
А дальше – в поход со двора
до возврата на пристань,
что уже без него сотворят.

Подниму занавеску
и увижу спины разворот.
А бессмертные бесы
всё чернее московских ворон.

Смотришь белой вороной,
поправляя очки и житьё,
где Москве – обороной
твоего ополченья шитьё.

Прочно пригнаны нити,
и надёжен защитный покров.
В Царство Божие внидем,
сохранив Божедомки покрой,

кто чем мог, чем богаты.
Свечи тают, но свет не погас.
В затемненье блокады
ярче звёзды. Почти напоказ.

Жизнь сжалится, сжимаясь, и сожмёт
в объятиях – страшусь, не зная как-то?
И снова повторяю: горше мёд
всего на свете... Не бочонок – кадка
уже полна, и нечего хотеть.

Деревья расступились в наготе.
Ноябрь, хоть и добряк сегодня, завтра —
безжалостен – на то его права
и долг готовить будущее. Затхло
слегка, и сладко странствует трава...

На привязи. Как бобик в конуре.
Обшарпан пол, и краски поредели
на стенах... где ружьишко в кобуре
забылось и не выстрелит. Радею

о прошлом, не о будущем. Висит
шнур провода с засиженною лампой.
И даже в настоящее визит
не нужен... и отталкиваю – лапой.

Барбарисовый куст с воробьём-завсегдатаем мест,
где в диковинку сам барбарис – барбариса косицей
поживится вот-вот... Не спеши, это верная месть
незнакомых широт – перестань на чужое коситься.

И не пробуй, лети на рябину – накормит своим.
Горько разве сперва, и рукою достать до морозца,
серым крылышком и... Да и незачем счёты сводить —
здесь на родине всё, что ни есть, – то красно, то морока.

Середина не нам, хоть и сер обитатель на глаз.
Неспроста в ноябре не могу отвести от рябины
тайных помыслов – там, в тайниках, схоронился наказ
оставаться собой, как бы ни были красно рядимы.

В середине ноябрь, что не верит прогнозу и сам.
Оживают сады, не боясь предстоящего скоро...
Птицы певчие вновь разбрелись по голодным лесам,
и покажется – марта конец, если глянуть с наскока.

Так и – кажется. Жизнь так и кажется. Жизни мираж
увеличился до... Беспристрастное время шагает.
И тепло ноября беспрепятственно выйдет в тираж:
так проснёшься однажды – и холод глядит по-шакальи.

Когда, как ветхий раб, алкаешь отомщенья —
замри и слушай, как аукнется ответ.
Придёт, заставив ждать, признание мощнее —
испытанного гнёт отступится от век.

Придёт любовь. Она и в ноябре приходит.
На стареньком пруду толпа застрявших крякв.
Везде своя толпа... Для дела так пригодней.
И, маясь не у дел, желай – не укорять.

Картошки ладожской оранжевая плоть,
и тишина на озере, и утро
рождественское – памяти оплот
и подтвержденье, что устройство мудро
вселенское – не зря храню и днесь.
Воспоминанью окончанья несть:
и Тарту пасмурный, и Балтика под снегом,
и юности – и теснота, и нега.

Что юности пристало, то – ни-ни – сединам,
паче мужеским, и к месту молчанье и глубокая слеза
раскаянья, когда – не в середине уже давно.
Походы по лесам кончаются, и надобно слезать —
кому откуда: каждый выбрал транспорт,
не вспоминая Путника, что ра́спят.

Вместителен и нынешний мешок.
Ан взять побольше? – пригодиться может...
Тряся в четыре стороны мошной,
оцеживаешь комаров да мошек,

бревна не замечая ни в глазу.
В глазах туман – китайские безделки...
Бессмертная воздушная лазурь
не продаётся – бесполезны сделки.