Всеволод Емелин - Götterdämmerung - cтихи и баллады

Нам уже чудовищно много лет,
Мы усталые, старые люди,
Так помянем страну, которой больше нет,
И которой скоро не будет.

В детстве гоняли на великах,
Мучились тайной пола,
И так любили Америку,
Ковбоев и рок-н-рола.

Старательно прячась от завучей школ,
Отращивали длинный волос,
Ловили в динамиках радиол
Ее глуховатый голос.

Подростками песни орали,
Сумев портвейна нажраться,
Да все про ковбоя Гарри
И про Фантом 016.

Там стреляли из “Смита Вессона”,
Там пили тройное виски,
Туда убегали чеховские
Гимназисты и гимназистки.

А ну-ка, плесни мне еще вина,
Пока не настала истерика,
Нас наебала родная страна,
Кинула нас и Америка.

Где вы, ковбои Гарри?
Где же вы, юнги Билли?
Все они там просрали,
Все они профинтили.

Забыли к ебеней матери,
Просвистели галимо
Заветы своих основателей,
Суровых отцов-пилигримов,

Приплывших сюда на “Мэйфлауере”
Для добычи шкурок бобра.
И где теперь их Вай пауэр?
Да нет его ни хера.

За что пионеры гибли?
За политкорректный мир?
Когда с винтовкой и Библией
Отодвигали фронтир?

Где же теперь герои
Фронтирьеры отважные?
Биржевики да лоеры
В переводе на наш — сутяжники.

Шоссе в никуда в пустыне,
Никчемные бензоколонки,
Здесь не наберет Юл Бриннер
Великолепной семерки.

Майский цветок отцвел,
Память о прошлой славе,
Этот плавильный котел
Все в дерьмо переплавил.

Негры там вороватые,
Там из хохлов братва.
Глаза подслеповатые
Нам открыл фильм “Брат-2”.

Изнасилованные отцами дочери,
В защиту микробов митинги,
Невротики стоят в очереди
К психоаналитикам.

И новый лидер их нации,
Президент-мулат,
На своей инаугурации
Приветствует гей-парад.

Грустно стоит, как башня-близнец,
Америка одиноко
И ожидает скорый пиздец
С юга или востока.

Смесь Зимбабве и Жмеринки
До свиданья, гуд бай,
Не задался в Америке
Ожидаемый рай.

Никакой ты мне больше не брат.
Пропусти ты в Софию верблюдов,
Ведь верблюд ни в чем не виноват.

Ты в глаза загляни им, подонок,
В них немой удивленный вопрос,
Он беспомощен, словно ребенок,
Выгнанный из тепла на мороз.

Он же зябнет, горбатый, лохматый.
Ты ответь мне, таможенник-дурак,
Ты когда-нибудь за руку с папой
В раннем детстве ходил в зоопарк?

Ты почувствуй, как кровь его стынет,
Коченеют горбы и живот.
Он же сын аравийской пустыни,
А не ваших канав снегоход.

Почему вы молчите, арабы?
Разве так завещал Магомед?
Гибнет друг ваш, ваш верный корабль,
Его мучит кафир-свиноед.

Где зеленые разных конфессий?
Они тоже на это плюют.
И никто на себя не повесил
В знак протеста значок “Я верблюд!”

Он качает своей шеей длинной,
Он от холода мелко дрожит,
Он не курсе, что мы с Украиной
Не смогли поделить барыши.

Вы поймите — верблюды живые,
Не бесцветный невидимый газ.
Знайте, граждане гордой России,
Им хохлы отомстили за нас.

Ничего не поняв и отчаясь,
Всеми предан, ветрами продут,
Во двугорбый сугроб превращаясь,
Замерзает несчастный верблюд.

Его белой метелью завьюжит
Серебром на мохнатых боках,
И отправится в рай он верблюжий,
Там где вдоволь колючки в песках.

Ну, а нам как жить дальше, иудам,
На пустынях немых площадей?
Этот текст — он ведь не про верблюдов,
Этот текст — он про нас, про людей.

Никогда не простим, не забудем,
Крепко спросим с хохла-подлеца.
Вечно память о каждом верблюде
Будет в наши стучаться сердца.

Сержант Глухов совершает поворот в судьбе,
Он грозит кулаком вертикали власти,
Как пушкинский Евгений “Медному всаднику”,
и с криком “Ужо тебе!”
Покидает расположение части.

Сержант оголил свой участок фронта.
В трудные дни, когда грянул кризис,
Он отказался защищать остатки
Стабилизационного фонда,
Потому что с ним так и не поделились.