Эмили Дикинсон - Стихотворения

Для нас письма Эмили Дикинсон к Т.У. Хиггинсону ценны прежде всего тем, чт0 в них она сообщала о себе своему адресату. В них содержатся сведения о поэтессе, каких мы нигде не нашли бы, если бы эти письма не сохранились. Выше уже говорилось об ответе Эмили на вопрос Хиггинсона о ее любимых книгах и о друзьях. Ему было также любопытно знать, как выглядит эта странная женщина из Амхерста, и он попросил ее прислать портрет, на что Эмили отвечала: «У меня сейчас нет портрета, но я маленькая, как птичка-крапивник, и волосы у меня грубые, как колючки на каштане, а глаза — как вишни на дне бокала, из которого гость выпил коктейль. Ну, как?» [181]. Такой портрет скорее может заинтриговать, нежели дать представление о внешнем облике человека. Через восемь лет Т.У. Хиггинсон впервые увидел Эмили Дикинсон, посетив ее в Амхерсте. Вот как он описал ее в письме жене: «Маленькая некрасивая женщина с двумя гладкими прядями рыжеватых волос на ушах, в очень простом и исключительно чистом пикейном платье с синей пушистой шалью на плечах» [182]. Возможно, слово «некрасивая» Хиггинсон употребил намеренно, чтобы жена не приревновала его к провинциальной поэтессе, вызвавшей у него такой интерес. Такое уже было в 1833 г. в далекой России, когда A.C. Пушкин после посещения в Казани тамошней поэтессы A.A. Фукс, которая, по словам современника, «была очень недурна собою, умна» в письме к жене назвал ее «несносной бабой… с ногтями в грязи» [183]. Но красавицей Эмили действительно нельзя было назвать, судя по единственному ее дагерротипу 1847 или 1848 г. А в пятнадцать лет Эмили писала Эбии Рут, своей школьной подруге: «Я очень быстро хорошею! Надеюсь к семнадцати годам стать первой красавицей Амхерста» [184]. Мечта не осуществилась, и в дальнейшем она уже не строила никаких иллюзий на этот счет.

Ознакомившись с присланными стихами Эмили, Хиггинсон посоветовал ей не спешить публиковаться. Перед этим, в своем втором письме, она намекнула ему, что у нее просят стихов редакторы «Спрингфилд Дейли Рипабликен», умолчав о том, что три ее стихотворения уже были опубликованы в этой газете (как она признавалась позже, она боялась, что ее сочтут тщеславной). «Я улыбнулась, когда Вы предложили мне повременить “публиковаться”, - отвечала поэтесса своему новому другу, — это так же чуждо моей мысли, как твердь плавнику. Если слава принадлежит мне, я не смогу убежать от нее, если же нет — самый длинный день пронесется мимо, не заметив меня, и тогда я не получу признания даже у своей собаки» [185]. Отвечая так, Эмили Дикинсон не очень лукавила. Возможно, вопрос о публикациях был уже в принципе ею решен (после «холодного душа», каким явилась оценка Хиггинсоном ее стихов, посланных с первым письмом) или же она была близка к его решению, которое, как мы знаем, было отрицательным:

Так она напишет уже в следующем году. Этот вопрос возникнет в переписке с Хиггинсоном еще лишь однажды — когда ее бывшая соученица по Амхерстской академии, ставшая известной писательницей, Элен Хант Джексон, будет настойчиво просить у нее стихов для антологии «Маска поэта», и она, посоветовавшись с «Учителем», даст ей скрепя сердце одно стихотворение.

На 1862–1864 гг. пришелся пик поэтической продуктивности Эмили Дикинсон — в эти три года она написала две пятых всех своих стихов. Поэтому не случайно, что именно в 1862 г. она завязала переписку с Хиггинсоном — ей хотелось разговаривать о поэзии, ставшей смыслом ее жизни. «Когда… неожиданное освещение в саду или новый звук в дуновении ветра вдруг захватывали мое внимание, меня сковывал паралич — только стихи освобождали от него» [186], - рассказывала она Хиггинсону. А вот как она определяла поэзию: «Когда я читаю книгу и все мое тело холодеет, так что никакой огонь не может согреть меня, я знаю — это поэзия. Когда я физически ощущаю, как будто бы у меня сняли верхушку черепа, я знаю — это поэзия. Только так я могу определить поэзию. Разве есть другие способы?» [187]. Такое восприятие поэзии казалось, вероятно, странным, чрезмерным Хиггинсону, человеку уравновешенному, хотя и писавшему иногда стихи. Эмили Дикинсон думала

о стихах постоянно. И, конечно, писала. Через пятнадцать лет после начала переписки она отвечала Хиггинсону: «Вы спрашиваете, пишу ли я сейчас? У меня нет другого товарища по играм» [188]. Под «товарищем» она имела в виду, конечно, поэзию. Думала, писала и читала Библию, Шекспира и супругов Браунингов.