Эмили Дикинсон - Стихотворения

Единственно бесценного, «экзотического» товара («Бразилия»), в обмен на который не жалко предложить Жизнь, в лавке нет или же (не ясно, что означают ухмылка и уклончивость Продавца) он не предлагается к торговому обмену: сделка желанна, но невозможна.

Центр / Окружность (Center , Focus / Circumference). — Эта любимая Дикинсон метафора могла быть (и, скорее всего, была) заимствована из знаменитого эссе Р.У. Эмерсона «Круги» 97 , который, в свою очередь, апеллирует к давней и богатой традиции, восходящей к Блаженному Августину. Центр — сердцевина любой человеческой жизни, к нему все тяготеет, но сам он недостижим (680). Окружность или «периферия» — подвижная, расширяющаяся во вне живая «форма», которая своей изменчивостью и обескураживает, и чарует.

Особенность положения поэта связана с причастностью разом и «центру», и «периферии» жизни. Самим актом творчества он задает миру «фокус», как бы возжигает светильник, который не гаснет и после смерти: каждый новый век, подобно линзе, по-новому рассеивает исходящий от него свет (883).

Эксперимент (Experiment). — Любая жизненная ситуация в глазах Дикинсон открыта разным возможным исходам и в этом качестве не столько описывается, сколько экспериментально «проигрывается», делается предметом испытания:

Часто подчеркивается, что извлечение смысла из явления — операция небезобидная, в некоем очень буквальном смысле она «требует жертв», ибо предполагает род насилия. Приходится выбирать: или орех на дереве, или ядро смысла, добытое из расколотой скорлупки (1073); или поющий живой жаворонок, или «изъятая из него» мелодия песни (114/861). Сама себя Дикинсон ассоциирует со «Скептиком Фомой», Фомой Неверующим, склонным «более полагаться на анатомию, чем на Веру» (Неизвестному корреспонденту, около 1861 г., Letters , 233). В другом поэтическом контексте (396) искусство поэта неожиданно уподобляется искусству хирурга, способного вскрыть жизнь, доверчиво распластавшуюся под ножом, и притом не убить ее. Хирурга не пугает боль: пока есть боль, есть жизнь и, стало быть, необходимость осуществлять спасительную работу. В этом смысле для Дикинсон «эксперимент имеет стимул, который уничтожает страх» (Ф. Норкросс, п. 40).

Поэзия для Дикинсон всю жизнь оставалась своего рода регистрационным журналом — дневником человека-жизнеиспытателя, для которого не существует ни аксиом, ни априорных истин, — есть лишь сосредоточенное вгля-дывание в опыт и бесконечное усилие по извлечению из него смысла посредством слова.

Наша попытка выделить ключевые слова-символы, организующие мир Дикинсон, заведомо условна, — эту работу по «поэтическому ориентированию» каждый читатель волен продолжить самостоятельно. Первая из жен-щин-поэтов Америки (если не исторически, то по статусу в глазах современного читателя) чтила в словах таинственность, непредсказуемость их поведения, способность вызывать в говорящем и внемлющем всякий раз особый резонанс.

Стоит лишь констатировать в заключение, что парадоксальное сочетание несочетаемого — покоряющей пластичности и упрямой верности себе, гибкой многозначности и устремленности к единственному смыслу — отличают в равной мере и слово Эмили Дикинсон, и ее личность.

23.10.1984. Жертвовать при переводе ритмом и размером стихотворения в попытке сохранить все слова оригинала — все равно, что ради сохранения витаминов подавать борщ недоваренным.

Если перевод при одинаковом количестве слогов содержит меньше слов и не вмещает всей поэтической информации оригинала, то приходится жертвовать ее частью ради сохранения поэзии.

28.10.1984. Верность духу оригинала… Фокус в том, что дух поэзии не в букве, а между букв, в промежутках, что ли. Но чтобы эти «промежутки» существовали, нужны буквы.