Константин Ваншенкин - Прикосновенье

А посмотрят со склона —
Блещет речки слюда,
И пропеллеры с клена
Залетают сюда.

Шла чуть свет, как бывало, вы
Ощущая: движенья ловки, —
Встретить девочку из Москвы
На автобусной остановке.

Как неделю и год назад,
Посредине воскресной рани,
Рассекая совхозный сад.
Что пред нею лежал в тумане.

С ветки яблоко сорвала,
Оглянувшись по-молодому,
Тут же сторожу соврала,
Что оно у нее из дому.

И сквозил перед нею день,
А за ним еще дни другие —
В смутных отзвуках деревень,
В неизведанной ностальгии.

Женская работа — крановщица.
В этом убеждаешься опять.
Кран довольно легкая вещица,
Если им толково управлять.

Плавный круг — как сразу после взлета,
Ветру и дождю наперерез.
Женская и девичья работа.
Лишь дрожит внизу противовес.

Жизнь идет не так, чтоб слишком гладко,
Жизнь, она по-разному идет.
Но, как прежде, длится эта кладка —
День, и сутки целые, и год.

Сладко над сияющим простором,
Где в дыму железные пути,
Кирпичи или бадью с раствором,
Как на коромысле, пронести.

Северное хмурое село.
Божий храм семнадцатого века,
Что приезжим нравится зело,
Несмотря, что в нем библиотека.

Будний день. Не слышно ничего.
Мотоцикл у серого забора,
И девчонка смотрится в его
Зеркальце обратного обзора.

А над ней подобьем колеса,
Этаким изогнутым навесом,
Бледные мерцают небеса,
Кругло ограниченные лесом.

На скамеечке, над косогором,
Две старухи сидят в вышине,
И открыта их выцветшим взорам
Вся волнистая местность вполне.

Там шоссе изгибается твердо,
И по краю гудронной волны —
Как дорожные столбики — ведра,
Что напыщенных яблок полны.

Проезжающий лезет в бумажник,
Про себя усмехаясь хитро,
Помещает покупку в багажник,
А рублевку в пустое ведро.

Две старухи сидят на припеке,
Непричастные к этой возне.
Ровной осени тонкие токи
Входят в кровь или бродят вовне.

И, почти задевая соседок, —
Так безбожно сады разрослись, —
Обрываются яблоки с веток
И стремительно катятся вниз…

Духота вокзала.
Храп со всех сторон.
Не стерпела, встала,
Вышла на перрон.

Близок час рассвета.
Чуть качнулась мгла.
По асфальту где-то
Шаркает метла.

Вдалеке, у стрелок,
Отмечает слух
Буферных тарелок
Многократный стук.

Спит солдат на лавке.
Пасмурно. Тепло.
Сколько до отправки —
Видно на табло.

И в вагоне скоро,
Придержав платок,
Ты глотнешь простора
Этого глоток,

Что без всякой позы,
Безо всяких фраз
Молодые слезы
Вышибет из глаз.

На лавочке ждала, купив билет, —
Ей были чужды рестораны с пальмами.
И вообще в теченье долгих лет
Вагонами не пользовалась спальными.

Не громоздила горы барахла,
На малой полке умещала платьица.
Достоинство и гордость берегла.
Случалось плакать, не случалось плакаться.

Работала — не покладая рук.
А отдыхала — разве что урывками.
Но с этим миром, плещущим вокруг,
Обменивалась все-таки улыбками.

Печь топить приближается время.
Входишь в дом. У тебя на руках
Перемерзших поленьев беремя
В нежных, в берестяных завитках.

Дети, каждому зрелищу рады,
Из печи выгребают золу,
А январского солнца квадраты,
Чуть колеблясь, лежат на полу.

Печь охвачена пламенем спорым,
Шум огня ребятишек увлек,
Вылетает смешным метеором
К их ногам небольшой уголек.

Дети студят его на ладони,
Желтый свет им ложится на лбы.
И тепло уже, кажется, в доме
От одной этой мирной пальбы.

А на стенке портреты: хозяин —
Добрый плотник, что ставит дома,
Дети, бабушка, Юрий Гагарин
И совсем молодая — сама.

Не венчана и не расписана,
Жестоко брошена с дитем,
То вверх по улочке, то вниз она
Идет намеченным путем.