Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Только ночью, себя вспоминая,
в наступившей ночной тишине,
как о солнечном огненном рае,
я мечтаю о прошлой стране –
о холмистом, о облачном крае,
незабвенно приснившемся мне.

В лесу крестов в конвульсии смертельной
с жестокостью напрасной и бесцельной
распят среди тропинок и дорог
то каменный, то деревянный Бог.
Зачем не духом жизни озаренным,
но судорогой смертною сведенным
изобразил пророка ученик,
открыл страданьем искаженный лик
прохожим праздным, парочкам влюбленным, –
так полюбил окостеневший труп
с упреком мертвых почерневших губ.

Как это чуждо нашей жизни нищей
и тишине, уснувшей на кладбище,
где мирные соседи под землей,
сложив спокойно восковые руки,
лежат, забыв последний вздох разлуки,
найдя давно обещанный покой.

Для любопытной улицы бессонной
за занавеской ситцевой оконной
в кулисах белых или пестрых стен
давался ряд предательств и измен,
ряд повторений той же глупой драмы,
чтоб наконец, смеясь притворству дамы,
возлег на стол при полных орденах
мертвец умытый; чтоб качался прах
над жадною до зрелища толпою
и принят был торжественно землею.

Сядь над могилой и, склонясь к земле,
ему напомни шепотом о зле,
о радостях, разлуке или встрече –
он не поймет твоей ненужной речи:
не вздрогнет холм могильный, лишь едва
трепещущая в воздухе трава,
которой мир земной так щедро вышит,
даст знать тебе, что он из гроба слышит,
но для него, как воздуха порыв,
прошли земных обманов вереницы.

Жизнь пролетает точно тень от птицы.
Спеши исполнить все, пока ты жив.

Еще раздам я людям много дней
и растворюсь в земле среди корней,
в земных ручьях, в ветрах морей воздушных
и на людей, по-прежнему бездушных
и усыпленных в праздном и пустом,
прольюсь весенним золотом – дождем.
Надую парус облака крутого
и вдоль лица безумного земного
я буду плыть, неузнанный землей,
как и при жизни в плоти дорогой.

Листвой на солнце влажной и прозрачной
о человечьей жизни неудачной
я расскажу, ветвями шевеля,–
но не услышат спящие поля,
как и при жизни в плоти не слыхали
моих рассказов, тяжких от печали.

Жемчужиной скатившаяся ночь
на мягкие росистые долины,
ты тишиной о счастье не пророчь –
жизнь прочтена уже до половины.

Я заложу твоею тишиной
ее страницы – бархатной закладкой.
Пусть тишиной меня исполнит сладкой
небытия восторженный покой.

Меня обжег в земной печи Господь
и эту форму глиняную – плоть
наполнил кровью терпкой и дыханьем,

и стал я телом, стал я трепетаньем,
и стал я тайной.

Бог, целуя в рот
людей случайных, строго подает
сосуд им этот трепетного тела,
но нет ни праздным, ни спешащим дела
до тайн Господних.

И среди дорог
уж что-то понял замолчавший Бог.
Миг – и в руке божественной дрожащий
сосуд мой с кровью теплой и кричащей
вдруг выскользнет на камни мостовой
и разлетится вдребезги...

И мой
огонь и трепет с неоткрытой тайной –
все станет глиной вновь первоначальной.

О капля Времени – летящий год!
смочи мне душу – сердцевинку тела:
как на суку родном засохший плод,
она, в комочек сморщась, опустела.

А солнечной весною голубой
осыпанный, как снегом, лепестками
Бог, наклоняя дерево рукой,
ее цветка дотронулся губами.

Когда же, сладкой плотью налита,
она качалась в жарких вздохах лета, –
глаза людей прельщала красота,
которою была она одета.

Но, видно, то, что Бог в нее вдохнул,
не разожгло земного вожделенья.
Душе напрасно снился сладкий гул
желанного и жуткого паденья.

Не сорвала ночная буря плод
и не стрясла проезжая дорога.
И падает холодной каплей год –
немой слезой непризнанного Бога.

Пройдут еще, как крупный дождь, года,
хлеща по веткам сада опустелым,
и мутной каплей скопится вода
над сиротливо скорчившимся телом.

Мои часы – мое живое сердце,
они стучат, они звенят в тиши,
и, раскрываясь, обнажает дверца
внутри кукушку вещую души.

Здесь некогда стремительное время
замедлило мучительный свой ход,
пока растет посеянное семя
и новой жатвы новый колос ждет.