Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

По глади лужицы резвился во-
домер, песчинки – скалы тихо про-
плывали, а в глубине, где мутен
свет и сер, рождались тысячи и
жили и желали. Чудовища-ли-
чинки, мураши, хвостатые, глаза-
стые, мелькали. Стояли щепочки
в воде на полпути, шары воз-
душные, качаясь, выплывали.
Мерцая радостно, созданьице
одно – неслось в водоворот су-
ществованья. Все было для него
и для всего оно, и не было пе-
чали и страдания. Пока живет –
летит куда несет. Сейчас его
чудовище поглотит... То жизнен-
ный закон... Нет страха, нет за-
бот... Блаженством жизненным
за то созданье платит...

––––

В вонючей лужице блаженству-
ет микроб. В чудесном мире ве-
ликан прекрасный, живя, срубил
себе просторный гроб и сел над
ним безумный и несчастный.

Уж смылись флаги красною пенóю над ошалевшей зло-
бою толпою, оставив трупы черные в песке, как после бури в
мутный час отлива. Но слышались раскаты вдалеке.
Внезапно днем два пробудивших взрыва. И началось:
сквозь сито жутких дней ссыпались выстрелы на дно пустых
ночей; шрапнель стучала по железной крыше, а черные же-
лезные шмели врезались шопотом, крылом летучей мыши, и
разрывались с грохотом вдали.
Дымки гранат широкими шагами шагали между мертвыми
домами, где умолкало пение шмеля; и брызгали из-под ступней
гремящих железо, камни, щепки и земля – все оглушительней,
настойчивей и чаще.
Глазами мутными я различал впотьмах на стенах погре-
ба денной грозы зарницы, что через Тютчева предсказаны в
стихах; хозяев бледные растерянные лица; и отголоском в
слухе близкий бой, как хор лягушек ночью вдоль болота – в
одно звучанье слившийся стрельбой; и хриплый лай за садом
пулемета.
Как туча сонная, ворча, блестя грозой, ворочаясь за ближ-
ними холмами, застынет вся внезапной тишиной, но в тишине
шум капель дождевой растет, пока сверкнет над головами, так
бой умолк – в тиши, страшней громов, посыпался на город
чмок подков...
Не сон – рассвет взволнованный и тени летящих всадни-
ков, горящий их кумач.
Двух обвиненных пленников «в измене» на пустырь ря-
дом проводил палач. Сквозь грозди нежные акации и ветви
их напряженные я подглядел тела навытяжку перед величьем
смерти.
Без паруса, без шумного весла по голубому небу, расцве-
тая, всплывало солнце – ослепленье век. Вода потопа, верно
опадая, качала с пением торжественный ковчег.

Ребенком я играл, бывало, в
великаны: ковер в гостиной
помещает страны, на нем раз-
бросаны деревни, города; рас-
тут леса над шелковинкой
речки; гуляют мирно в их те-
ни стада, и ссорятся, воюя,
человечки.
Наверно, так же, в пене
облаков с блестящего в лучах
аэроплана парящие вниманьем
великана следят за сетью
улиц и садов, и ребрами овра-
гов и холмов, когда качают
голубые волны крылатый челн
над нашим городком пугаю-
щим, забытым и безмолвным,
как на отлете обгоревший
дом.
Не горсть надежд беспамят-
ными днями здесь в щели
улиц брошена, в поля, где
пашня, груди стуже оголя, зи-
мой сечется мутными дождями.
Свивались в пламени страни-
цами года, запачканные глиной
огородов; вроставшие, как рак,
в тела народов и душным
сном прожитые тогда; – сце-
нарии, актеры и пожары –
осадком в памяти, как будто
прочитал разрозненных сто-
летий мемуары.
За валом вал, грозя, пере-
летал; сквозь шлюзы улиц по
дорожным стокам с полей тек-
ли войска густым потоком,
пока настал в безмолвии отлив.
Змеится век под лесом вере-
ница, стеной прозрачной зем-
ли разделив: там улеглась,
ворочаясь, граница.

–––––

За то, что Ты мне видеть
это дал, молясь, теперь я
жизнь благословляю. Но и