Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Тот мир, что людям кажется шатром,
в ничто распылен рычагом творенья
и мчится мимо огненным дождем;

и с ним, боясь покоя замедленья,
спешат стальным точильщиком жучком
часы-браслет на столике ночном.

Моей любовью первою был Бог,
второй, земной – жена, еврейка Ева,
и жизнь моя была проста без гнева,
и будет духом мой последний вздох.

То потухая над землею слева,
то возникая справа над землей,
сменялось солнце мраком и луной.

И точно песнь теперь передо мной
прошедшее: от детского запева
до этой ночи, обнаженной тьмой...

Теперь в меня Ты смотришь темнотою,
и это так же велико, как Свет.

Знакомо весь я воспален Тобою,
и между нами снова тайны нет.

Ты – Тьма, но все само в Тебе лучится,
как иногда в цветном томящем сне.

Я не могу от ярких форм забыться,
и пустоту Ты позволяешь мне.

Привычками народов, и деньгами,
и преступленьями, и смехом, и тоской
Ты пьян – Ты бредишь пьяными словами.

Отяжелен, пресыщен я Тобой.

Я был в саду и слушал я паденье
отяжелевших на ветвях плодов
и в шуме их услышал приближенье
внутри ли – сердца, извне ли – шагов.

Плоть непрозрачная любимая земная
надвинулась на зеркало зари.

Высоких туч окрашенная стая
перелетела молча пустыри.

И встала тьма от юга до зенита.

Тьма повалила бережно меня.

Мне было видно, как была покрыта
она загаром, черным от огня.

Как мало надо нам с тобою, Ева!
Без гнева жить и трепетать потом,
когда наш дом от крыши до порога
наполнит бога маленького крик –
его язык, еще невнятный людям,
и позабудем для него мы свой –
земной язык, отчаяньем сожженный
и искушенный внутренним огнем.

Дом – этих стен молчащий мудро камень
и пламень, в нем трепещущий крылом;
дом, полный светом, тьмою и дыханьем,
каким желаньем, мукой и тоской –
такой земной, доступный грубым людям,
в котором будем мужем и женой,–
передо мной встает и манит дом.

Минут земных задумчивое тленье,
живое пенье маленькой плиты
и ты –
твое тепло и каждая минута
с тобой... Вот вечер, и свеча задута,
и мы покрыты обнаженной тьмой...

Из камня люди выстроили дом,
на камне люди высекли законы.

Недаром мир с тревогой слышит стоны
живого праха, тлеющего в нем.

Как счастлив был мой предок отдаленный,
что с Евою, женой перворожденной,
гулял по райским солнечным садам.

Я падаю бесплодный, обреченный –
последний в мире каменном Адам.

Упрямый камень больше не послушен
моим рукам, и Ева – и жена
со мной стеной божниц разлучена,
и в ней огонь живительный потушен,
и, как и я, она обречена.

Упрямость лет и дерзость... и над нами
наш дом раскинет безмятежный кров.
Мы будем жить в течении часов,
принадлежащих только нам. Ночами
ты будешь слышать, как я рядом сплю;
увидишь днем, как бреюсь, как очками
взметаю блики я над чертежами...
как груз житейский на плечах коплю.

Узнаешь все во мне – в душе и в теле.

В окно заглянут серые недели,
слетят года сугробами на дом.

И новый дух в нас повельнет крылом.
У боязливых, сгорбленных в работе
он будет жизни требовать и плоти.

Что перевесит на земных весах –
наш страх иль голос древний и томящий,
который гонит исступленный прах
от жизни к жизни плеткою свистящей...

Я говорил уже тебе: не в том
живое счастье, чтобы ставить дом
и в нем с тревогой теплить жизнь и пламя,
чтобы оно не занялось на нем
ревущим зверем – взбешенным огнем,
по ветру гордо развевая знамя.

Как в биллиарде легкие шары,
дрожа от бега и звуча от стука,
мы в мир летим в зеленый час игры –
все здесь случайно: встреча и разлука.

Но есть иная близость, это та,
которой мы названия не знаем –
ей не страшна пространства пустота,
и голос смерти ею презираем.

Обед сегодня водянист и скуп.

Стоит тарелка на окне – в ней суп,
на нем, дрожа, застыло отраженье:
забор, деревья, тучи без движенья,
закрытое на ржавый крюк окно
и на стекле знакомое пятно.