Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Но тó был год борений и про-
зрений – по капле пил источ-
ник мутный сил.
Опали руки нынче без движе-
нья, и ни о чем я нынче не про-
сил...
К себе прислушаться, как
слушает в пустыне араб, к
песку припавший головой; к себе
прислушаться, где в чуткой пау-
тине насторожился кто-то не-
земной.
Ногой ощупать выступы до-
роги, как при покупке – муску-
лы раба... Но как устали мед-
ленные ноги: как утомила долгая
борьба.
Нет; нынче лечь, вдоль тела
бросить руки, закрыть глаза под
быстрый бег минут. Пускай
текут вокруг чужие муки, чу-
жие дни пускай вокруг текут.

Да, я хотел бы мирно уда-
литься и в келье где-нибудь
лампаду ночью жечь!
Но как от тела мне освобо-
диться, какой поднять на тело
верный меч?
Нет, покаянье позднее бессильно,
когда нет в сердце страха
и любви, когда и вера теплит-
ся насильно, вокруг грехи, грехи
в самой крови.
Ах, тело крепкое, тебя ломать
мне жалко: тебя из кости выто-
чил резец, в воде ты плещешься,
как резвая русалка; ты будешь
муж и ласковый отец. Но по-
дымаешь голову ты гордо, а гор-
дым став, становишься сле-
пым; твой шаг звучит, зву-
чит, упругий, твердо, но не тверда
сама земля под ним...
Я прочитал, что нет почти
спасенья мастящим тело белое
свое, что обороть греха и иску-
шенья таким почти при жиз-
ни не дано.

Когда за прошлое наказывал
меня,– за что теперь испыты-
ваешь силы?
Вот, не сдержу я нынче жеребца –
– паду во тьму!
Мне нынче дни постылы.

Дни серебристые от скошен-
ных полей, до облаков и неба
голубого! взгляд, потемненный
страстью, все темней, и в
песне смутной нет для вас ни слова.

Кто ослепил меня! Кто, злой,
направил стрелы в мои гла-
за – возлюбленные дня? День холил
их, когда горели смело, и низ-
водил на ложе из огня.
Кто ослепил меня!?. Лавиной
грозной снега сорвалась тьма
густая на меня, и взвился вихрь,
и дрогнула земля... И в громе тонет
крик чуть слышный: Эга.

Я разве не любил восходы и
закаты? Не мой – чужой им улы-
бался рот? Не мне мгновенья
жизни были святы, точа – коня
медвяный крепкий мед?
И разве я, когда стрелой
пропела мгновенная вечерняя
заря, взор, потемненный страстью,
нес несмело под свет земной
оттенка янтаря?
И разве я, оставив жизни
дело, искал в песке следов
девичьих ног?
И не мое ли это было тело, ко-
торого я обуздать не мог?!

Как рукопись, попавшая в
огонь,– истлела медленно – ос-
тался пепел только –
Скажи, душа – ретивый вер-
ный конь, слез на земле о мне
печальном сколько?
Омыли тело теплою водой (не
все равно как тлеть в под-
земной влаге?); в болезни вы-
сохло, как старый лист весной,
как лист зажегкшей в сы-
рости бумаги.
Свечу зажгли, толста, желта
свеча, псалмы читают муд-
рого Давида (но нету слуха боль-
ше у меня)... и, вздрогнув, встала
стоном панихида.

Кто говорил во сне больному
сердцу?
Там влагу дождь струнами
натянул. Мне бледный пост-
ник, как единоверцу, чудесной
песней к слуху доплеснул.
Я видел: он прозрачными
перстами чуть трогал струны
арфы дождевой. Я никогда еще
между людями не слышал пес-
ни сладостной такой.
Потом, припавши бледным
лбом к постели, внимательно в
лицо мое смотрел, пока кусты в
окне зашелестели...
Он мне сказать о чем-то не успел.

«Ты грядущие ночи и дни – не пой-
мешь, как тебе ни пророчь.
«Но взгляни в свое сердце, взгляни,
в эту тихую-тихую ночь.
«Не в себе ли опять ты найдешь
тайный свет, что лучистее дня, и, как
полная, спелая рожь, заколышится нива твоя?
«И скажи, не настанет ли час: светом
внутренним глаз ослеплен, не найдет
запрещенного глаз, не поймет мимолетного
он?»

Язык молчит и рот немой
закрыт – благодарит мой дух
склоненным взором.
Дней вереница около шумит,
спешит за ней – ночей в движе-
ньи скором.
Как жемчуг всех окрасок и
тонов, просыпаны в ночах моих
усталых –
от голубых пространств и
облаков до пастбищ ласковых
и взоров этих малых.
От четкости созвездий и луны и
до стремительно несущихся потоков,
когда с небес, с небес шумят они
и наполняют чрево звучных стоков.