Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

То Бог свое оплакивал творенье
И от меня скрывал его изъяны,
Чтоб я писал Ему стихотворенья
И врачевал гноящиеся раны.

Все идолы рассыпалися в пыль:
Бог Ра, Зевес, Свобода и Наука,
Остался только полевой ковыль,
Да пожирающая душу скука.
И я, как все земные существа,
Не знаю ничего о смысле жизни,
О замысле сокрытом божества
На никому ненужной вечной тризне.
Я в солнечную радуюсь погоду,
В туман и стужу хоронюсь в дупло,
Подобно всякому лесному сброду,
И жизнь тогда неслыханное зло.
Я не гордился никогда рассудком
И никого не тщился поучать,
Я смолоду к судьбы привыкнул шуткам
И потерял еще ребенком мать.
Теперь я верю только в ласку солнца
И мыльные пускаю пузыри:
Словесный я среди развалин бонза,
Огнепоклонник, Ариэль зари.
Меня запрячут, как бродягу, в ямку,
Как перестану небо я коптить:
Я перетер уже бурлачью лямку,
И Парку упросил обрезать нить.
Господь сваял меня из липкой глины,
И глиной я опять в могиле стану,
И из меня восстанут исполины,
Стремясь к бушующему океану.

Как маятник свой вечный полукруг
Описывает вправо и налево,
Так я с кошевкой, что мой верный друг,
Кружусь вдоль площади унылой чрева.
Мне кланяются вежливо торговки:
Я верный и почтенный их клиент,
Я вежлив с ними, хоть они плутовки
И заманить хотят меня под тент.
Всё это странно связывает с миром,
Хоть сам я очень, очень далеко,
И ни к каким уже земли кумирам
Меня приворожить не так легко.
Мне яблоки напоминают детство,
А мандарины агригентский храм,
Пучки моркови – кроликов соседство,
А помидоры – на Яйле байрам.
Не будь воспоминаний, я б расплылся,
Как облак, проплывающий под солнцем,
Й верно уж никто б не спохватился,
Что кто­то вдруг исчез перед оконцем.
Одна осталась бы в пыли кошевка,
И подобрал бы бедную торгаш,
И испугавшись вскрикнула б торговка:
– Увы, исчез профессор старый наш! –

Вдруг закружилась голова сегодня,
Когда я деткам покупал подарки,
И я, подумав, что то глас Господень,
Поспешно вышел из­под темной арки
На площадь и нагую обнял липу,
Что как коралловый ушла полип
В свинцовых туч клубящуюся кипу,
И к ней, как плющ беспочвенный, прилип.
Она была сырая, словно слезы
Текли по спящему ее стволу,
Но я и сам уж ждал метаморфозы
И непричастен стал земному злу.
И вдруг я начал с деревом сливаться
В одном неудержимом ввысь стремленьи,
Из ветки в ветку, чтобы закачаться
В ритмично кланяющемся движеньи.
И скоро был я в крайних летораслях,
В корнях подземных и воздушных почках,
Как будто бы лежал в Христовых яслях
И с звездами шептался в темны ночи.
И страх прошел вдруг головокруженья,
В груди возликовал духовный стих,
И я вернулся в область песнопенья
И, примирившись с божеством, затих.

Создатель дал мне очень долгий век,
Чтоб на Его я восхищался мир,
Но я, мятежный, жалкий человек,
На звездный захотел подняться клир,
Чтоб первую играть и в небе роль
И, как по нотам, естество читать,
И каждый знать на небесах пароль,
И с тайны каждую сорвать печать.
И вот, как жаба, шлепнулся я в грязь,
Никак не выползть на листы нимфей,
И с небом навсегда порвалась связь.
И я в трагедии не корифей,
А собственный пытливый лишь хирург,
Что в язвах ковыряется своих,
Законодательствуя как Ликург, –
И торжествует преисподний лих.

Над головой торжественна лазурь
Небесная, как свод вселенной храма.
Дрожит в деревьях отголосок бурь,
И горностаем гор покрыта рама.
Полярная не по душе мне стужа,
И я гляжу на мир из­за окна.
Как зеркало внизу застыла лужа,
И отразится в нем сейчас жена.
Я без нее корабль в ночном тумане
Без лебединых крыл и без руля,
И царством кажется мне Аримана
Проклятая Создателем земля.
Когда она появится нежданно
Из полосы вечернего тумана,
В душе моей засветит солнце вдруг,
И спрячется в углу опять испуг.
От юности до старости глубокой
Она вела меня штурвалом глаз.
Я рядом с ней не странник одинокий,
А в мраке адском блещущий алмаз.

Стоят вокруг овального бассейна
Громадным кругом голенькие липы,
В лазури отражаясь тиховейно,
И ветви тянут в небо, как полипы,
Как черные подводные кораллы,
Как кружева на худенькой инфанте.
И краски неба изумрудно­алы,
Как на заре романские аканты.
Гляжу на сочетанье черных веток
И сам тянусь холодными руками,
Как мученик из подземельных клеток,
Тянусь, чтоб побрататься с облаками.
Чем хуже я холодных, зябких липок,
Чтоб не врасти мне в золотое небо?
В душе моей сто тысяч древних скрипок,
И все они поют на дне вертепа.
А сам я так безмолвен, бестелесен,
И весь дрожу, как зимородка трель.
И мир мне, и вселенная уж тесны,
И дух мой ледянистая свирель.