Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Материя – окаменелый дух,
Уставший от бесплодного блужданья.
Покой небытия ему как пух,
Как передышка в мире от страданья.

Но кончится окамененье вдруг,
И снова начинается созданье,
И пламенеющий в безбрежном круг,
И безнадежное самосознанье.

Материя окаменевший бюст
Отриколийского в земле Зевеса.
Вот­вот из мраморных раздастся уст

Стихийная космическая месса,
И мир не будет безнадежно пуст,
И разорвется синяя завеса!

Никакие мне речи земные
Не волнуют усталую душу,
Я мелодии знаю иные,
Я союза с Творцом не нарушу.

Ни загадки рожденья, ни смерти
Никогда нам умом не постичь.
Мы пыльца ведь в немой душеверти,
Все мы – в мраке ослепнувший сыч.

Я достаточно знаю о небе,
Чтобы мудрость земную презреть
И, об ангельском думая хлебе,
Между звезд лучезарных гореть.

В узенькой уличке,
Временем съеденной,
Стены высокие,
Стены старинные
Башен дворцовыих,
Домиков башенных.
Арки романские,
Глыбы нетесаных
Камней циклоповых.
Львы над воротами,
Столбики под небом.
Сумрачно, призрачно,
Строго, воинственно
Люди настроили
Века сурового.
Солнце ласкает всё
Пальцами жаркими,
Чистое золото:
Где прикасается,
Жизнь начинается
В мертвенных камушках,
Маски трагичные
Вновь ухмыляются.
Пахнет конюшнями,
Пахнет гаражами,
Складами темными,
Сыростью пряною.
Люди как тени все,
Тенью возрощены.
Только с тобою мы
Смотрим как в праздники,
Рады и солнышку,
Рады и призракам
Века железного,
Рады и уличке
Города­крепости.
Глянь, в подворотне той,
В сумраке дворика,
Нимфы с сатирами,
Мшистые, мокрые,
Вновь лобызаются,
В пурпуре призраки
С лестниц спускаются.
Сами, как призраки,
Дышим на ладан мы,
Сами мы в пурпуре
Солнца купаемся.
Солнце меж пальцами,
Словно на мраморе,
Солнце в очах твоих,
Солнце в губах твоих!
Что ж, поцелуемся
В уличке дантовской!
Времени нет уже,
Вечность пришла уже:
Век иль мгновение,
Всё – сновидение.

Ветер воет, как упырь, в камине,
Ветки хлещут воздух с вожделеньем,
В небе нет фиалок и в помине, –
Жизнь проходит жутким сновиденьем.
Под платанами везут кого­то
В раззолоченном автомобиле.
Провожающие чрез болото
Шлепают, закутавшись в мантильи.
Похоронных это день процессий:
Всех моих в такие дни возили
В глине красной зарывать в Одессе, –
Как гондолы, гробики их плыли.
Кто в шкатулке? Скучно думать даже!
Может быть, я сам попал в кокон,
Не заметил бы никто пропажи...
Чуть доносится сквозь дождик звон.
Скучны все концы людских трагедий,
Скучно, ах, как скучно умирать.
Облак ладана, раскаты меди...
Лучше б вовсе не рождала мать!

Пустынен сад. Скамеечки пусты.
Ни деток, ни печальных стариков.
В постельках черных спят еще цветы,
И желтоклювых не видать шпаков.
Затишье жуткое царит в природе
Меж двух циклонов из заморских стран.
Ни облачка на блеклом небосводе,
Но страшных сколько у деревьев ран.
Там повалилась черная свеча,
Там ствол могучий надвое расколот
От крестоносца будто бы меча,
И меж кустов прошел Борея молот.
Но липы обнаженные бодры,
Недалеки ведь чудеса весны:
Для новой изумрудовой игры
Они уже готовиться должны.
А травка – веницейский сочный бархат
Меж урагана неповинных жертв,
Как мантия святого патриарха.
Она упрямо верит, что не мертв
Никто в людьми покинутом саду,
Что воскресение совсем вблизи.
И сам меж листьев желтых я бреду,
Как будто бы я с вечностью в связи.
Довольно солнечного мне луча,
Чтоб в тысячу я первый раз воскрес,
Как каждая на пинии свеча,
Как обнаженный беспорфирный лес.

Я видел Бога в образе дождя,
Струившегося по окошкам шибко:
Он плакал снова, землю обойдя,
В плаще из туч, всклокоченный и зыбкий.

Я в темноте глядел на мир извне,
Где было бурно так и неуютно,
Где черные полипы, как на дне,
Хлестали воздух, воя поминутно;

Где люди, как бездомные собаки,
Брели вдоль стен, закутавшись в отрепья,
Где на кладбище грызли вурдалаки
Теней забытых черепа, свирепо.

Но дождь был чист, как все людские слезы,
Алмазной скатертью сокрыл он мир,
Чтобы за ней воображались розы
И меж шипами их весенний пир.