Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Барочный всадник – черный силуэт
Над мрачной массой городских ворот.
Малиновый студеный льется свет
В чудовищно раскрытый черный рот.
Стекло бассейна – алый холодец,
Где плавают суденышки из пробок,
Оставленные в стужу наконец
Детишками средь жестяных коробок.
Деревья – черный в золоте коралл,
А фонари чернильный эшафот:
Повешенных уже палач убрал,
Заутра лишь другой плотон придет.
Пустынна площадь. Только я один
Перехожу ее, ночная тень,
Мечты и Бога жалкий паладин,
Презревший суетливый, жалкий день.
Как Дон­Кихот, мой черный силуэт
Перерезает неба померанцы,
Но Россинанта подо мною нет,
Как нет оруженосца Санчо Панцы.

Мильярды светолет, мильярды звезд,
И на пылинке звездной я, букашка,
Ползу через космический погост
И песнь пою меж терния, как пташка.
Зачем они, как светлячки в пространстве,
Всё кружатся в неизмеримой бездне?
Зачем я сам на звездное убранство
Гляжу с восторгом, атом бесполезный?
Зачем проходят в муках поколенья
Ничтожных и кровавых муравьев,
Как облаков клубящиеся тени,
И страждет на навозной куче Иов?
И смысл какой в мучительных вопросах,
Когда заведомо ответа нет?
И ни к чему мой страннический посох
И излученный гениями свет.
Вселенная видна и из окошка,
Громадность, безнадежность, рока гнет,
И никакая звездная дорожка
Мятежный дух к Отцу не приведет...
Как пусто всё, как холодно, как жутко,
Как безразличны муравьи друг другу.
Чудовищная эта бездна шутка,
Где место лишь смертельному испугу.
Но как нам жить? Лишь стоя на коленях
Перед лицом возлюбленной своей,
Лишь отражая душу в песнопеньях
И в глубину глядя ее очей.
Бог есть Любовь для наших душ смятенных,
Она преображает весь испуг, –
Вся истина в слияньи уст блаженных,
Магический она в безбрежном круг.

Две низи уходящих фонарей,
Как жемчуга в полуночном тумане.
Река меж ними, разъяренный змей,
Бушует, словно волны в океане.
И мы глядим со страхом с парапета,
Как мечется рассвирепевший зверь,
Искрящийся от призрачного света,
Бурлящий хоровод ночных химер.
Так необузданно проходит время,
Несметный ряд мучительных веков,
И чувствуешь тяжелое их бремя,
И не сорвать заржавленных оков.
Борьба с пространством для души возможна,
Но с временем напрасный это труд:
Оно проходит властно, непреложно,
И мы всегда одной ногой лишь тут.
Не выходи на деревянный мост,
Не простирай навстречу змею руки:
Чешуйчатый, манящий там погост
И новое хождение по мукам.
Смотри, стальная скатерть чрез плотину
Несет овец, деревья, вздутый труп,
Несет иллюзии твои как тину,
С уступа безвозвратно на уступ.
Всё перемолотое поколенье
Твое – в чешуях гада жуткий блик,
Оно живет в зловещем отраженьи,
И грохот волн покрыл ужасный крик.
Прижмемся же тесней друг к другу,
Сольемся побелевшими устами,
Не поддадимся времени испугу,
И будем жить бесплотными мечтами.
Вне времени теперь мы и пространства,
Хоть волны нас почти смели в Хаос,
И нет у нас надежнее убранства,
Чем умиленье от горючих слез.
Мы две духовные в ночи былинки,
Влюбленные друг в друга навсегда,
Две уносимые в Хаос пылинки,
Но мы как солнце светим иногда.
Жизнь мотылька одно мгновенье,
Но в ней великий символ бытия,
И мы сильнее жуткого теченья,
Сметающего наши жития.

Как холодно. Наверно, на нуле.
Деревья хлещут в сумраке как розги.
Я исчезаю в полуночной мгле,
И лишь в мозгу моем болящем блестки.
Над головой сверкающие грозди
Необычайно ярких зимних звезд,
И на пустынном мировом погосте
Я – затерявшийся случайно дрозд.
Ни на земле, ни в небе нет уюта,
Повсюду леденящий душу мрак,
Уж залита на корабле каюта,
Засыпан снегом темный буерак.
Что я, что в склепе плоская мокрица,
Что звезды дальние, не всё ль равно?
И сказочная райская Жар­Птица
Когда­нибудь покатится на дно.

Меня гнетет туманный день
В последних числах января.
Мир за бортом немая тень,
На дне остались якоря.
По дну волочится лишь цепь,
Нет почвы для железных лап.
Хотелось бы увидеть степь,
Но сорван непогодой трап.
Хотелось бы увидеть рожь,
Зыбящуюся вдоль дорог,
Но смертная охватит дрожь,
Как вынырнет вдали острог.
Хотелось бы найти в степи
Хоть кости верного коня...
Эх, полно, друг мой, лучше спи
Еще три века и три дня!