Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Мне одинаково близки детали
И пламенные ожерелья звезд,
И я миры связую вертикалью,
Как будто бы возможен к небу мост.

Поющие меж парусами тали
И трелящий меж веточками дрозд,
Всё то, что мысленно мы облетали,
Тишайший даже за селом погост,

Всё это Божии для нас воскрылья,
Всё это рая чистый аромат.
Мы лучезарные имеем крылья,

Когда мы не фигуры лишь шахмат
И победим минутное бессилье,
Как запылавший через дождь закат.

Я не жил никогда действительности зельем,
Как все вокруг безрадостно живут.
Мятежный дух горел в тщедушном теле,
И сердце оплетал незримый спрут.

И, лежа на пылающей постели,
Я бороздил пиратом моря грудь
Иль на крестовой легкой каравелле
К Святой Земле держал с Готфридом путь.

Я был отважный часто полководец,
И реформатор, и сухой аскет,
Что выводил из рабства свой народец,

Что истины искал обманный свет,
И за тюремным жил окном в свободе
Иллюзиями, как живет поэт.

Кто не живет с космическою дрожью
В пыли неумолимых в небе звезд,
Кто не колышется ритмично с рожью,
Что окружает золотом погост,

Кто не стремится духом к Царству Божью
И радужный себе не строит мост,
Кто жалкой лишь действительности ложью
Живет, как будто жизнь – великий пост, –

Тот только червь, виющийся по пыли,
Что жаждет глубже закопаться в грязь:
Не для него корабль мы оснастили,

Как Одиссей, чтобы вернулась связь
С безбрежностью от белоснежных крылий
И крестная окончилась бы казнь.

Болен. По щекам катятся слезы.
Но я мысленно ищу дороги
Через горы, где пасутся козы,
Где на шест овчар оперся строгий.

Похоронные вверху плерезы,
Молнии, как пламенные доги,
Но я жажду вновь метаморфозы,
И несут меня к вершинам ноги.

Там за лучик ухвачусь я звездный,
Что связует млечные пути:
Я устал от жизни невозможной,

Нечего мне больше соскрести.
Лик Отца меня манит тревожный,
И к Нему я должен путь найти.

Жизнь человека или жизнь улитки,
Не всё ли это, в сущности, одно?
Она ползет не далее калитки,
Он облетает землю, но равно

Они подвержены житейской пытке
И бьются о тюремное окно.
Она прядет серебряные нитки,
Он – белое загадок полотно.

Ее сожрут голодные крестьяне,
Его уложит Смерть в сосновый гроб.
Но в безбережном синем океане

Поэта лишь высокий жаркий лоб
В непроходимом солнечном тумане
Космический испытывал озноб.

Ты слышишь ли, как утекает время
В безбрежности лазоревый бассейн,
Через мое струясь седое темя,
Как многоводный синеструйный Рейн?

Оно уносит пустоцвет и семя,
Будь ты хотя б от юности келейн,
Носи хотя б юродивого бремя,
Будь как Франциск Ассизский тиховейн.

Вот, вот оно твою обмыло кочку,
Вот плещется уж по твоим ногам,
Как там ни приникай лицом к цветочкам.

Я чувствую по мраморным шагам,
Что золотому улететь листочку
Пора к давно отверженным богам.

Как листья желтые на древе жизни,
Мы осыпаемся в сырой овраг,
Где нас слепые пронизают слизни
И холодящий гнилоглазый мрак.

Я – лист последний на семейной тризне,
Никто за мною не поднимет стяг,
Но никакой не слышу укоризны
Ни от кого я: жизнь – всеобщий враг.

Я пляской одержим святого Вита,
Как золотой дрожу я филигран,
Но ни врача не нужно, ни левита.

Я слово сам сочу из сотни ран,
И рая дверь мне широко раскрыта:
Я верил в Тору Духа и в Коран.

1

Мы были молоды, и мы летели
Куда­то на громадном самолете.
На мягких креслах рядышком сидели,
Глядя в окошко сонно, без заботы.
Внизу на упоительной пастели
Синели реки, зеленели соты
Полей и прерий, и озер купели,
И лес, как марширующие роты.
Кой­где, жемчужные как будто низи,
Полдневные в лазури облака,
Но никаких предвидимых коллизий.
Моторы безупречные пока,
Как наше сердце, бились, только ближе,
И не дрожала кормчего рука.