Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Тучи тают, словно сахар в чае.
Я гляжу на них и расплываюсь.
Нет меня уж в италийском крае,
Я уж ничему не ужасаюсь.
Тучи как Грифоны, как Пегасы,
Как волокна, как лебяжьи перья,
Тучи как пурпурные лампасы,
Как чудовищные суеверья.
Я их формы словом отражаю,
Вместе с ними в голубом Эребе,
Как сиянье Божье, исчезаю,
Думая лишь о духовном хлебе.
Хорошо мне быть как свод небесный,
В бирюзе растаяв без остатка,
Хорошо, как призрак бестелесный,
Млеть на солнце радостно и сладко...

Над Гефсиманом полная луна.
Трель соловьиная в кустах слышна.
Меж кружевом оливок вековых
Христос к скале белеющей приник.
Заснули грубые ученики.
Умолкли праздные их языки.
Моленье началось уже о чаше
И искупленье грешной жизни нашей.
Кровавый пот на изможденном лбу
Спасителя. Он будто уж в гробу.
И ощущенье желчи у Него во рту,
Хоть поклоняться будут все кресту.
Мне этот миг дороже всех других:
Отсюда заструился новый стих.

В саду кудрявое есть деревцо,
Напоминающее мне березу,
И я его, как милое лицо,
Приветствую, спасаясь от угрозы.

Но вдруг щемящая пронзает боль,
Охватывая страждущую душу,
И отворачиваюсь я, как голь,
От родины и почему­то трушу.

Горят уста, залитые свинцом,
Как замурованное в мир окошко,
И лоб терновым перевит венцом,
И в тупики вонзается дорожка.

Кудрявое невольно деревцо
Я обнимаю хилыми руками
И, к шелковой коре припав лицом,
Рыдаю безнадежными слезами.

В кругу магнолий дремлет глянцевитых
Овальный цементованный бассейн,
Что меж цветов, как вешние Хариты,
Как глаз зеленый, жутко тиховейн.
В нем пористая посредине горка,
И из нее бьет тонкая струя,
И облака в него глядятся зорко,
Ища как будто тайны бытия.
Вокруг цветы пьянящие магнолий
В нем отражаются, как одалиски,
И я, лохматый инок Анатолий,
Читаю в нем лазоревые списки
Евангелий, не сказанных Мессией,
Но зарожденных у меня в груди,
И о покойной думаю России,
Упавшей в омут грязный позади.
Я жажду сказок, жажду новых схолий
К таинственным основам бытия
И за угрюмою стеной магнолий
Сижу, как мирозданья судия.
Вокруг жужжащие на солнце шмели,
Нимфеи белые и осока,
Лягушек хоры в плещущей купели,
И сам я похожу на черного жука.

Небо – арестантская шинель.
Дождик льет, как из садовой лейки.
Я дрожу, как под сугробом Лель,
И в душе закопошились змейки.
Будет, будет новая весна,
Но дожить я не имею силы:
Вся орбита уж завершена,
И пророчествуют мне Сивиллы
Из глубин неведомого дна,
Что созрел я для своей могилы.

Не могла простая сила
Геометрию Эвклида
Из космического ила
Созидать до прометида,
За мильярды лет до нас,
В Хаоса первейший час.
Посмотри на кубик соли
С пирамидками на гранях!
В златом вышитом камзоле,
Поседевший в изысканьях
Ломоносов был бы нужен,
Что как сын с природой дружен,
Нужен был бы математик:
Это царство тайны, смысла,
Это Пифагора числа.
Хоть кристаллы и бездушны,
Все они Творцу послушны,
Как и ты, сухой камыш,
Что гармонии не зришь!

Зажги свечу пред Божьим Ликом
И суеверий не страшись,
Каким бы ни встречали гиком
Полет твой в голубую высь.
Он явится к тебе как странник
Иль как мифический Геракл,
Как неба радужный посланник,
Как Танатос, гасящий факел,
А то и попросту как совесть
Из глубочайших недр души,
И новая начнется повесть
По звездам снежной пороши.
Зови, нет совершенней радио,
Чем то, что у тебе в мозгу,
Пред ним попрячутся исчадия
Кромешные на берегу.
Зови, не всё же на чужбине
Тебе чужих пасти свиней.
Отец твой в выжженной ложбине
Из мертвых воскресает пней!

Я презрел все святыни на земле,
Родимый край, религию отцов,
Командный мост на белом корабле
И даже тихое струенье слов.

Но для тебя я снова на крыле,
Хотя и им пожертвовать готов,
Чтоб жить с тобой на сумрачной скале
Среди бушующих морских валов.

Я ничего не требую от жизни,
Помимо этих лучезарных глаз.
Ты для меня – единственный мой ближний,