Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

То на чело мне Ангел Смерти
Набросил черную повязку,
И всё исчезло в водоверти,
Всё в новую слагалось сказку,
Последним, что я видел, Кая
Была перед вратами рая.

Но, пред полетом в Атлантиды
Небесной синюю струю,
Я оболочку хризамиды
Пред Каей опустил свою,
Как ветвь оливы опустил
Перед Мадонной Гавриил.

И прах лежал мой на ступенях
Кровати брачной – катафалка
На мраморных уже коленях;
Чуть-чуть устами я – как жалко! –
Вас не коснулся, пальцы-пчелы,
Мне в кудрях вивших ореолы!

Над Апуанами в румянце
Сокрылась Фебова квадрига,
Образом цвета померанца
Небесная сияла книга,
Синей ночного океана,
Заснула вещая Тоскана.

Безоблачен простор лазурный
Нет ни одной игривой тучки,
И только над вершиной турной
Видны две беленькие ручки.
Не от небесного ль шатра
По два оторванных пера?

Не журавлей ли запоздавших
То утомленная чета?
Нет, это Ангелы уставших
Несут в небесные врата,
Нет, это от юдольной схимы
Избавленные пилигримы,

Нет, это Кай летит и Кая
Пред очи грозного Судьи,
К лазоревым чертогам рая,
На снежной Ангелов груди!..
Корабль и башня! Выбирай,
Других путей не сыщешь в рай!

Холодный день в начале марта,
Ветвей чернеет за окном
Географическая карта,
И траурным вокруг сукном
Завешено больное небо,
Как пасть разверзнутого склепа.

На снежных простынях постели
Под блеклоцветным одеялом,
Как маска в древней капители,
Запав в подушки, под забралом,
Надвинутым благою Смертью,
Готовый к вечности предчертью,

Лежит паломник отходящий,
И бледных рук иероглиф,
Зачем-то бытие просящий,
Колен колеблющийся риф
Волной дрожащей обнимает;
У изголовья Смерть внимает.

В глазах, предельно углубленных,
Так много муки и вопроса,
Как над пучиною бездонной
У потонувшего матроса,
И жутко в них глядеть тому,
Кто жизни волочит суму.

Нет жутче на земле алмаза
В старинном темном серебре,
Загадочнее нет топаза,
Чем отходящих на одре
Последнем вещие глаза:
В них вечности дрожит слеза.

А рядом, скорчившись от боли,
Как Богоматерь Донателло,
Без слез, но с искорками соли
В орбитах, призрак, а не тело,
Притворною озарена
Улыбкой – бедная жена.

И странно от улыбки этой,
Как от потусторонних вежд,
В них песенки уже допетой,
Навек завянувших надежд
Неописуемая мука,
Отчаяние и разлука.

И вытянувшись у изножья,
Как перед бурей деревцо,
Как травка бледная, острожья,
На руку опустив лицо,
Как все, в страдании один,
Стоит отозванного сын.

Мы говорим о злободневном,
О жизни нудных мелочах,
Но, как за сказочной царевной,
Дракон за нами на часах,
И в нашем вымученном смехе
Мерещатся к могиле вехи.

И умирающему жутко,
Растет чудовищный живот;
Как перепуганный малютка,
Он руку женину берет,
Беззвучно, жалко повторяя:
«О мама, мама дорогая!..»

Всё судорожнее мерцает
Огарок жизненной свечи,
И голос пред устами тает
С недоуменьем: Нет мочи…
Всё чаще, чаще, беспрестанно
Он шепчет: Странно, ах, как странно!

Крадучись, словно виноватый,
На цыпочках я вышел вон,
И вечный, странный, непонятный,
Как дальний колокола звон,
Мне слышится: Как странно, странно!
Весь день и ночью беспрестанно.

Два дня спустя. Прорвалось солнце
Из-за стальных недвижных туч
Меж филодендрами в оконце,
И незлобиво вялый луч
Его, как в прибережной пене,
В разбросанном играет сене.

Седобородый оборванец
Читает за столом псалмы,
И рубища его румянец
Коснулся солнечной каймы,
И по еврейским письменам
Скользят лучи по временам.