Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

И я понес. Светало. Поле брани
Зловеще в утреннем тумане,
Как в белом саване, дремало.
Роса тела убитых покрывала,
В окопах раздавались стоны,
Волков голодных лай и карканье вороны.
Но путь был ясен: солнце поднималось
Оттуда, где отчизна дожидалась
Христа Младенца с давних пор.
Чрез реки и моря и цепи гор,
Чрез тридевять враждебных стран,
Чрез лютых ворогов безбожный стан
Лежал наш путь тяжелый.
Повсюду рвы да частоколы,
Леса сожженные,
Деревни, пораженные
Огнем орудий,
Повсюду груды
Дымящихся развалин.
Угрюм, безжизнен и печален
Был некогда цветущий край.
Ручьи и реки то и знай
Несли куда-то, в пасмурное море,
Потоки несказанного людского горя.
Кипучие, кичливые столицы,
Притоны лжи безлицей,
Кричат, как оголтелые,
Охрипшие и овдовелые;
И голос пьяных Ник
Звучит, как хищный крик,
Но тени бедных жен,
Сестер и матерей
Клянут нелепый сон
Державных палачей.
У каждой есть мертвец,
И лавровый венец
Не тешит больше их.
Их лик бескровный жутко тих;
Из душных подземелий,
Из чердаков с постелей
Они клянут судьбу
И мертвого в гробу
Зовут, зовут, зовут …
Но город, гнилоглазый спрут,
Хрипит о гегемонии
Над всеми и над всем,
И островерхий шлем
На старцев и детей
Напяливает он,
И гонит, как зверей,
Последний батальон.

Молчат колокола:
На дне плавильного котла
В мортиры и гранаты
Их обратили супостаты.
Безлюден Божий храм
По вечерам:
Измученные люди
О заповедном чуде
Лишь изредка теперь,
Как об очах несбыточных химер,
С проклятьем вспоминают,
Когда на поле битвы тают
От дисциплины озверевшие полки.
Молчат колеса и станки,
Автомобили и моторы, –
И скоро, скоро
Царь Голод победит народ
Непризнанных господ.
Уже в обезумевших лицах,
Как в насмерть пораженных птицах,
Видна печать тоски предсмертной,
Уже улыбкою инертной
Слова высокопарные побед
Аттилы Кесаря,
Шута профессора
Они встречают, но обед
Не заменяют им слова.
От жертв трезвеет голова,
И скоро из могил народный гений
Поднимется на мощные колени
И на расправу
Преступную ораву
Героев круглого стола
На площадь призовет.

Мы проходили по казармам
Среди чудовищной печали,
Где тупорылые жандармы
Толпой благообразной управляли.
Нередко плеть усталых плеч
Моих касалась:
Бродяге с ношею священною прилечь
Нигде не дозволялось.
Залив свинцом дрожащие уста,
Я нес покрытого Христа;
И только раз,
Когда какой-то хам отдал приказ
Свести бродягу в каменный острог,
Я оскорбленья вынести не смог
И на минутку
Открыл священную малютку …
И площадь сумрачная вдруг,
Как голубой небесный луг,
Зажглась бессчетными огнями,
И мостовые райскими цветами
Покрылися вокруг.
Но хамы острошлемные,
Философы тюремные
Рычали:
– Всё равно,
Христу запрещено
Молитвой горней
Мутить народ покорный!
Ты русский? –
– Да, я русский,
Но череп ваш, сухой и узкий,
Как видно, не вместит
Того, Кто на груди моей горит! –
Ругаясь, как сапожники,
Культурные безбожники
Хотели нас штыками
Изрешетить,
Но я с малюткой тихими шагами
Стал уходить…

Тогда из ящиков гнилых,
Где жили тысячи больных
Людей,
Из окон и дверей
Повысыпали плачущие жены,
И много серых, воспаленных
От слез, от мук, от спазм жестоких
И от молитв бесплодных, одиноких,
Ужасных глаз
Глядело сумрачно на нас,
Глядело на печальную малютку…
Затем какие-то беззубые старухи
Пустили площадную шутку,
И зажужжали женщины, как мухи,
Грозя Младенцу кулаком …

– Довольно с нас Спасителей!
У нас своих мучителей,
Обманщиков не счесть,
Но будет, будет месть!

Ученье всепрощения
Теперь одно глумление!
Нет, мщенье! Труп за труп,
За око око, зуб за зуб!

Святые все уж названы;
Колени стали язвами,
А помощь не пришла,
И быть ей лишь от зла!

Уйди, малютка горькая,
Отчизна наша зоркая,
В ней есть немало мест,
Чтобы воздвигнуть крест! –

Сказали. Ядовитый смех
Заклокотал в груди у всех.
Смеялись девушки и жены,
Смеялись дети и старик согбенный,
Смеялся в госпитальных воротах
Солдат без ног на костылях.
Малютка плакал, слезки, как алмаз,
Катились из его печальных глаз.
И я бежал, потупив взоры,
Как из Содома и Гоморры …