Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Бежал я словно очумелый,
Полуживой, смертельно-белый,
Но вдруг с размаха головой
Сошелся с черною стеной.
Расшибся, подкосились ноги;
Так топот огненных коней с дороги,
И рев надвинувшейся бури,
И крик рассвирепевших фурий
Меня пугал.
Вот я пополз на гнущихся коленях
И скоро очутился на ступенях
Гранатами разбитой паперти…
Поднялся выше, дверь незаперта…
Еще мгновение – я в храме,
Заполненном убитыми телами;
И фурии в Господний Дом
Глядят со злобой, но перед крестом,
Изваянным на мраморном портале,
Они бессильны: он их гонит дале:
Во храме Божьем смертный грех
Свершает только жалкий человек.

Лишь кое-где мигавшие лампады,
Как светлячки, священные громады
Колонн разбитых, арок павших
И куполов, во тьме зиявших,
Чуть-чуть во мраке озаряли;
Иконы, статуи святых лежали
В чудовищном, зловещем
Смятеньи: Храм Господний обесчещен.
Повсюду между кирпичами
Тела убитые пластами
Лежали; и не фимиамы
Кадильниц синими струями
Неслися к сводам, а зловонье
Гниющих тел; на рухнувшем амвоне
Ничком с пробитой головой
Лежал архиерей седой.
И, весь дрожа, к исповедальне
Я дотащился, в угол дальний,
Где думал спрятаться, но вдруг
На алтаре сверкавший круг
Я увидал, как будто от иконы
В блестящей ризе, светом озаренной.
И этот свет таинственный
Просветом был единственным
В ужасном царстве разрушенья.
Расправив слабые колени,
Я ощупью пополз туда,
Где, словно путеводная звезда,
Сияла чудотворная икона.
Не знаю, долго ли я полз без стона,
Но вот я у подножья алтаря,
Где много трупов, на нее вперя
Померкший взор, в агонии застыли;
И грозди тел ступени все покрыли
У алтаря, где Мать Нерукотворная
Стояла скорбная и черная
В тяжелой ризе с жемчугами,
Держа тончайшими руками,
Благословляющего мир перстами,
Младенца с карими очами.
Вокруг голодные шрапнели
Сожгли киоты и купели,
Но Матерь Божья, к высохшим грудям
Прижавши чистого Младенца
На вышитом широком полотенце,
Взирает грустно на погибший храм.
Пред древним образом колени
Я преклонил и с исступленьем,
Перекрестившись, стал молиться,
Стал плакать и бессильно биться
По мраморным плитам челом.
Тогда на фоне золотом
Поблекший образ озарился
Во тьме и вдруг зашевелился…

Ожили тьмою скрашенные линии
И очи Матери небесно-синие,
И на деяния людей преступные
Катились слезы, слезы крупные;
Ожил божественный Младенец
Среди расшитых полотенец.
И глазки карие,
Такие добрые и старые,
Познавшие, смиренные,
На муку обреченные,
Зажглися не мирским огнем,
Как будто терния венцом
От колыбели
Увенчан для закланья он.
И Мать и Сын с тоской смотрели
В мое землистое лицо
И на тюремное кольцо,
Что на руке моей болталось…
И вдруг она сняла с него пеленки,
И он простер ко мне ручонки
И отделился от доски священной,
С которой столько лет, прикован кистью бренной,
Он вместе с матерью страдал.
И голос свыше мне сказал:
– Возьми Его, Он твой Спаситель!
Довольно ты, как праздный зритель,
В юдоли скорби проходил
Средь безответности могил! –
А белокурый царственный Малютка
Смотрел проникновенно, жутко
И ручки слабые ко мне
Тянул в зловещей тишине…

Тогда не знаю, что со мною сталось,
В моей груди как будто солнце поднималось,
И не одно, а сколько их ни есть;
Все звезды до одной, а их не счесть,
И все цветы, и все желанья,
И волны все в безмерном океане,
И все слова из книги заповедной
В моей душе израненной и бедной
Зажглись и завихрились;
И очи тусклые открылись,
Как крылья птицы,
Как тихие зарницы, –
И слезы жарким жемчугом
Текли пылающим ручьем.
Из бледных рук Мадонны,
Сияньем осененной,
Уверенный и гордый,
Рукой окрепшею и твердой
Младенца я приял;
И он ко мне доверчиво прижался
И тихо-тихо улыбался.

Бессильно слово
Страдания земного,
Чтоб передать
Ту благодать,
Что сердце испытало
Сначала,
Когда сквозь рубище тепло
Малютки сердце мне зажгло,
Когда в груди холодный камень
Воспламенил небесный пламень,
Когда тоску бесцельную
В молитву колыбельную
Я начал претворять!
Ты хочешь знать, чему подобен
Был этот миг?
Увы, на это неспособен
Родной язык!
Но если ты певец бездомный,
И если чист ты, так припомни
Свой первый робкий поцелуй!
Припомни, как уста сливались,
Как души юные сближались
Извивами горячих струй!
И голос свыше снова рек:
– Неси Спасителя, пророк,
Яви его народу!
К его вторичному приходу
Кровавый мир уже созрел.
Идите вместе, твой удел
Нести Младенца в отчий край;
Готовь Ему дорогу и вещай!