Александр Пэнн (Пэн) - Избранные стихи

Всему правдивому и честному всему

в кипенье яростном сражающихся дней.

Озаряемый пламенным гневом своим,

сотрясаемый маршем голодных когорт,

Стоны бедности город несет, как плакат,

пробивающий стены и свод голубой.

И печатают лозунги тыщи подошв

на асфальте, который годами истерт.

И по этому городу шествуешь ты,

и тяжелое знамя шумит над тобой.

И не в яростных криках шагающих толп

выраженье души молчаливой твоей,

И не взрывчатой ненавистью ты сильна —

твоя ненависть тем и страшна, что нема.

За оградой спокойствия ярость твоя

оказалась и крови и флагов красней,

И когда бушевали нагайки вокруг.

не склоняясь, была ты, как вызов, пряма.

Ты была выше всех восхвалений, когда

не потупила перед жандармом тупым

Своих глаз — этих двух лебединых озер,

в чьих глубинах улыбка твоя зажжена.

Замер вздыбленный город. Природа сама

любовалась великим твореньем своим.

Ты со всеми слилась, ты светилась во всех,

всем, как воздух, понятна, как воздух, нужна.

Твой день рождается задолго до зари,

когда твои глаза еще о сне лепечут.

Он к изголовию приходит моему

с шеренгою забот, в которых боль твоя.

Неповторимая, прилежная моя! —

Работой каторжной испытанные плечи,

И сила верности, которой меры нет,

непостижимая, как сила муравья...

Предместья чадные толкуют о тебе,

трущобы шепчутся, одетые в отрепья,

Где сердце чуткое, глазастое твое

из дома в дом песет свой свет и свой бальзам.

О простодушная, о добрая моя!

Туберкулез в крови и горе в черном крепе

Содомом сделали твой день, но ты тверда —

плотинами ресниц закрыла путь слезам.

Не благодарности ты жаждешь — быстроты!

Чтобы поспеть туда, где человек слабеет,

И обессиленным ногам стать костылем,

улыбкой высветить уста, чья боль остра.

О всемогущая, безмолвная моя!

Как описать тебя, когда мой стих робеет

Пред тихой прелестью и скромностью твоей,

любимая моя, подруга и сестра?!

1955

Перевод Р. Морана

Я — Шифра, своей матери дочь,

Дочь сожженной в ту страшную ночь,

Когда я даже ползать еще не могла,

Дым из труб вырывался, как черная мгла,

И когда, невидимкою в черных клубах,

Брата милого взмыл неоплаканный прах...

Своей матери дочь я — Шифра,

Целовавшая пепел костра,

Когда счесть не могли мы ни слез, ни потерь,

Когда спящие спали и зверствовал зверь,

Когда дед мой, родная моя борода,

Не закончил молитвы, умолк навсегда...

Своей матери дочь я — Шифра.

Смех погас мой, он тоже как прах.

Нет покоя нигде. Слышу стон, голоса

Тех, кто прямо из бани уплыл в небеса...

Мама, неповторимая мама моя,

Мне сегодня не в радость родные края.

Пусть целуют тебя, пусть обнимут ветра

Прах развеянный твой, прах спаленный дотла...

Это все я твержу день и ночь,

Я — Шифра, своей матери дочь.

Кто радуге рад,

кото-то прельщает богатство,

А мне только то по душе,

только то, а ясней говоря:

То, что ты — в моем сердце, в его колыбели,

А эхо лица твоего — в колодцах моих зрачков;

А горный цветок со скалистых высот подмигнул

Непомерному высокомерию чертополоха;

А извечное, светлое, умное солнце

Землю мою осыпает колосьями желтых лучей;

А олива застыла на пороге простора —

Вечная странница наших долин;

А мирное небо припало к мирной земле;

И пчела зазвенела, и хлебом запахло;

А издалека, из глубин наступающих дней

Шлет улыбку мне голос ребенка,

Которого лоно мое породит.

Этому всему и труду моему

Имя — Родина.

Для вас насущней хлеб, а для других любовь,

А для кого-то мир и сад плодоносящий.

Я каждый вздох отдам я сердца стук любой,

Как долг, всем четырем — ведь все они насущны.

Засохнет дерево — и людям свет не мил,

Засохнет хлеб — и прочь любовь невзгоды гонят.

Всем трем грозит конец, когда нарушен мир:

Нет сердца без него, нет зренья — ничего нет.

И я всем четырем свою судьбу вручу.

Неужто многого от жизни я хочу?!

Убийца, не тебя, чей след в моем дому,

Спрошу я: почему?

Не тех, кто оградил щитом тебя, мой враг,

Я спрашиваю: как?..

Народ мой, ты ответствуй мне во имя всех скорбей,

Во имя той, кого звала я матерью своей.