Авраам Шлёнский - Избранные стихи

я к слюне его бешенной кровно прирос,

я — эта слюна.

Я сам исступление страстно тоскующее

о грядущей метаморфозе —

о другом человеке.

Перевод А. Кобринского

Кипарис похож на ритуальную ветку пальмы.

Солнце похоже на обмотанный ватой цитрон.

Мир похож на шалаш в послепраздничный день.

Ветер сдувает с этого сооружения зелень — он

на его костлявую оболочку наскакивает,

ударяет кулаками ноябрьского косноязычия:

пришло, мол, время идти на слом.

И я — оплакиваю:

священного и светского сложившееся различие.

Перевод А. Кобринского

…А отрок остался служить Господу при Илии священнике. Сыновья же Илии были люди негодные… Илия же был весьма стар…

I Самуил 2:11,12,22

Слышу, меня зовут.

Голос в ночи звучит.

— Кто тут? —

Молчит...

Эли сказал:

«Сынок!

Это — не Божий глас.

Я уже не пророк.

Зренье ушло из глаз».

Снова зовут меня.

Голос в ночи суров.

Как же осмелюсь я

Ответить, что я готов?

Полночь. Эли рыдает. Слышу его стенанья:

«Сыновья мои... сыновья...», —

И вот я уже согнулся под тяжестью мирозданья.

Отныне за всё сущее

Ответственен я.

Я знал, что Господь явится в раскатах грозовой полночи

И в небе заблещут молнии, словно осколки лун.

Я знал, что Эли состарился.

Что сыновья его — сволочи.

А я еще слишком юн.

Но ранена в сердце Вселенная и истекает кровью.

Великий Господь услышал мира предсмертный храп.

И я отвечаю Господу с надеждою и любовью:

— Господи, Господи, ибо

Слышит Тебя Твой раб!

Перевод Б. Камянова

Давно так не было. Давно. Быть может, никогда.

Внезапно пробудилась плоть, и закипела кровь.

И вещи ожили вокруг, как легкие суда,

Что оторвались от земли и не причалят вновь.

И, как слепец прозревший, в мир уставилось окно,

Таинственный привет вдруг в воздухе повис.

И мнится мне, что мой июль уже давным-давно

Своей лобастою главой так не вздымался ввысь.

Внезапно ощутил предмет свою живую суть.

И каждый — самоуглублен и от прозренья пьян.

Так, в тайны собственной души сумевши заглянуть,

Деревья осознали вдруг секрет своих семян.

Как волей хорошо дышать! Как весело уметь

Вдох с выдохом чередовать, переходя на бег:

Рожденье — вдох, и выдох — смерть, и вновь: рожденье — смерть.

А между ними — краткий миг, протяжный, словно век.

И путь любой лежит домой, и мать — в конце пути,

Земля, и семя, и роса, и колкое жнивье.

И чувству Родины в душе родиться и расти —

Она в тебе, она внутри, — иль вовсе нет ее.

Июль в колокол судьбы пробил двенадцать раз:

Гимн зрелости твоей поет расплавленная медь.

Ты каждой клеточкой своей запомнишь этот час,

Который долог, словно жизнь,

Неповторим — как смерть.

Перевод Б. Камянова

Спаси меня от лишней силы,

от мудрости надменной той,

что никогда не выносила

мечтаний, живших за чертой,

и, разъярясь, гнала химеры,

своей логичностью горда,

от простодушной нашей веры

не оставляя ни следа.

Ты нами сложенное чудо

законом жизненным оставь,

но реальнее покуда,

чем вся доподлинная явь!

Перевод П. Карпа

Храни меня, Господь, от преизбытка сил,

от скрытой в отрицании гордыни,

презревшей сон, который к нам приплыл

из мира, не бывавшего доныне.

Храни от гнета знаний и ума,

их логики, перехлестнувшей меру,

которая из радости сама

младенческую вытравляет веру.

Ту веру детскую, что чудеса — закон,

что мир фантазий, выдуманный нами,

верней, умней и менее смешон,

чем истины истрепанное знамя.

Перевод М. Квятковской

Есть в вечерних видениях какая-то гордая тайна

утомленного долгим полетом крыла.

Панорама просторов близка и необычайна,

и под солнцем, готовым сорваться, бездонная пропасть легла.

Бесконечная проникновенность

и кротость, которая знает,

что наивное с мудрым сливается вместе порой.

Бессердечна слеза, если песня ее избегает,

непокорен твой стих, если он не блистает слезой.

Как нацеленный камень они, для которого цель недоступна...

Опьяненное сердце, скорее врата на запор!